Прямой эфир (СИ)

— Он заставил меня поверить, что я непросто звено между ним и детьми, что моя роль в его жизни вовсе не второстепенная — главная, и порой именно от меня зависит, как будет развиваться сценарий. Все было другим: разговоры, где теперь говорила я, а он, улыбаясь, прислушивался, не забывая вставлять комментарии. Семейные праздники стали личными — никакой показухи, шумных банкетов, и незнакомых мне людей за столом. Он оберегал дом от присутствия журналистов, стремился оградить и меня и детей от надоедливых папарацци, позволяя мне наслаждаться материнством… И он никогда не задерживался на работе…

— Когда же все изменилось? — Филипп просит Славу подвинуться и присаживается рядом с моей женой. За руку ее не берет, как делал это вчера, стараясь заручиться доверием, зато так ловко управляет своим голосом, который тут же становится мягким, что будь я там, и сам бы выложил все, что он пожелал услышать.

Обматываю руку вафельным полотенцем, белизна которого разбавляется алыми пятнами, и горько усмехаюсь, заранее зная — она не сознается. Никогда не расскажет миру, как снимала деньги со счетов, подготавливаясь к «самостоятельной» жизни, как оставляла детей на няню, навещая моего друга в обеденный перерыв; не станет делиться подробностями их романа, и уж точно не будет хвастаться щедрым подарком Лисицкого — четырехкомнатной квартирой в центре Москвы, где эти влюбленные голубки даже успели подготовить детскую. Для моих дочерей, которых, к слову, она планировала без всякого предупреждения перевести в свое новое семейное гнездышко… Так, почему же я главный злодей? Чем я так плох? Тем, что среагировал раньше, чем мои дочери стали называть папой своего крестного?

— Давай, Громова, — говорю сам с собой, откидываясь на спинку, и больше не ощущаю боли — то, что происходит внутри, скручивает мышцы куда сильнее, чем ноющая от пореза рука. — Просвети, чем я тебе не угодил?

— Наверное, первый звоночек прозвенел на дне рождении Эвелины, — оборачивается к моей матери, нервно проворачивая кольцо на пальце, — вы должны помнить тот.

Как и я, хоть и не отказался бы от таблетки, способной стереть из моей головы все воспоминания о том чертовом празднике…

— Я толстая? — Лиза поворачивается ко мне в своем нежно-голубом платье, невесомо струящемся по ногам, и нервно подтягивает повыше расшитый стразами лиф, явно не собираясь двигаться с места, пока не добьется правды. Волнуется, как и любая женщина впервые после родов отважившаяся выйти в свет.

— Ты прекрасна, — не вру, ведь пара прибавившихся в талии сантиметров не способна испортить общей картины, — и останешься таковой, даже если наберешь еще килограмм десять. Мы можем заходить? Эвелина уже оборвала мой телефон.

— Можем, — глядит на меня недоверчиво, но после глубокого вздоха все-таки соглашается.

Выпрямляет спину, поправляет бриллиантовое ожерелье, в свете ламп переливающееся разноцветными бликами, и, слабо улыбнувшись, берет меня под локоть, краснея еще больше, когда я, наплевав на людей, столпившихся в вестибюле, касаюсь ее губ в тягучем поцелуе. Сладкая. Сегодня ее ласки отдают молочным шоколадом, который она уплетала с самого утра, уверяя, что он отлично успокаивает нервы.

Толкаю тяжелую дверь в ресторан, пестрящий позолотой, и ухмыляюсь предсказуемости моей мамы: если уж и устраивать гуляние, то с шиком. Чтобы на входе стоял человек в ливрее, в белых перчатках и нелепом напудренном парике… Чтобы интерьер был украшен красными розами, ярким пятном выделяющимися на скатертях цвета слоновой кости.

— Бог ты мой, — жена хватает мою ладошку, не в силах скрыть удивления, когда из зала выбегает молоденькая девушка, больше похожая на дворянку, велением судеб закинутую в наш прославленный всевозможными гаджетами век, и даже сбивается с шага, оглядывая свой наряд. — Нужно было надеть что-то более помпезное…

Лиза с таким неподдельным страхом смотрит в мое лицо, что удержаться от смеха почти нереально: какая разница, в чем щеголяют эти жадные до славы девчонки, если даже в простой хлопковой пижаме она будет выглядеть куда эффектней? По крайней мере, для меня, а на мнении окружающих я зацикливаться не собираюсь.

— Ты так нарываешься на комплименты? — приподнимаю бровь, разыгрывая удивление, и тяну ее к скрытой плотными шторами арке, на страже которой стоит угрюмый швейцар.

Смотрит поверх наших голов, и не думает двигаться с места, кажется, совсем не планируя пропускать нас в эпицентр веселья.

Если костюмы у гостей далеки от современных, то музыка идет в ногу со временем— Танины хиты я узнаю из тысячи, ведь главная фанатка ее творчества переминается с ноги на ногу, уткнувшись носом в мое плечо.

— Фамилия? — без лишних эмоций и неестественных улыбок, скорее командует, чем просит представиться, этот амбал в красном фраке, расшитом на груди серебряными нитями. А Лиза охает, впервые сталкиваясь с таким жестким контролем… Неужели так много желающих стать частью того безумия, что скрывают от нас бархатные портьеры?

— Громов, с супругой.