Прямой эфир (СИ)

— Нет, — я качаю головой, в мельчайших деталях вспоминая тот вечер, когда моя жизнь пошла под откос… Я, может быть, и была раздавлена, но терять самоуважение не планировала: меня унизили. Ведь чем еще можно считать измену, если не унижением? Демонстрацией, яркой, публичной демонстрацией, что твои чувства и переживания в этом мире совсем ничего не стоят. Что тебя можно заменить другой, можно забыть, можно сделать все что угодно, кроме, пожалуй, самой важной вещи для любой женщины — полюбить тебя невозможно…

— Я хотела развода. Считала, что бороться там больше не за что.

Ведь то, чему не дано устоять, обязательно рассыпется в мелкую крошку, погребая под кучей мусора и строительной пыли не только привычные для вас вещи, но и воспоминания, планы, эмоции, и что самое страшное, вас самих. Мой мир тогда рухнул окончательно. Без права на надежду, что мы еще сможем с ним все исправить, без самого главного — без желания, вообще, что-либо возвращать.

— Что будем делать? — Таня, не успевшая сменить свой сценический костюм на что-то более пристойное, складывает руки на груди, приподнимая и без того с трудом сдерживаемый латексным топом бюст.

Морщится, замечая, что от полной наготы ее отделяет не так-то много, и хватает покрывало, небрежно свисающее с кресла, желая крыть под ним свой вызывающий наряд

— Открыть?

Дверной звонок разрывается. Заходиться в нескончаемой трели, заставляя меня морщиться от болезненной пульсации в области висков, и, кажется, не собирается останавливаться, сдаваясь под настойчивым нажимом мужских пальцев. Пальцев, которые пару часов назад изучали потаенные участки чужого тела, пропитанного ароматом чертовых ягод…

— Может, полицию вызвать? Или сказать, что тебя здесь нет? — перебирает варианты, в то время как я безэмоционально разглядываю плакат, висящий на ее стене. Петрова на нем на себя непохожа — то ли с фотошопом переусердствовали, то ли фотограф выбрал неудачный ракурс.

— Чего ты молчишь? — девушка опускается на корточки, хватая меня за ладошку, и обеспокоенно вглядывается в мое лицо.

Чтобы смертельно обидеть женщину достаточно ее разлюбить. Или не полюбить вовсе. Прибавьте к этому пару тройку интрижек, и, вуаля, — у ваших ног пораженная цель. С виду вполне здорова, даже способна бросать слова невпопад и натянуто улыбаться, но по большому счету от нее осталась лишь оболочка. Да и та изрядно потрепана — глаза покраснели, нос распух, волосы сбились в непонятный комок, а маникюру пришел конец.

Со мной случилось именно это, поэтому Таня так тоскливо вздыхает, не узнавая во мне свою лучшую подругу, пусть и не блещущую красотой, но, по крайней мере, всегда аккуратно причесанную, без этих опухших век и покусанных губ.

— Ладно, я позвоню ребятам, — видимо, намекая на свою охрану, девушка тут же прикладывает к уху мобильный, вознамерившись во что бы то ни стало спасти меня от разговора с Громовым.

Но это ведь все равно неизбежно? Если вчера мне и удалось избежать этой встречи, рано или поздно, столкнуться нам все же придется. Так просто положить конец нашей истории мне вряд ли удастся.

Встаю, вытирая вспотевшие ладошки о спортивные штаны, свисающие с моих бедер, и набрасываю на плечи олимпийку, идущую в наборе с этим сиреневым безобразием: стразы, в форме ангельских крыльев выложенные на спине, больше подходят подростку, нежели поп-исполнительнице, позиционирующей себя роковой искусительницей. Как ей, вообще, пришло в голову купить нечто подобное?

— Лизка, может, не надо? Только ведь успокоилась!

— Надо. Иначе еще не один час будем слушать этот звон. Тебе и на работе шума хватает, — отпихиваю ее в сторону, освобождая себе путь, и намеренно не смотрю в зеркало, наплевав на свой внешний вид. Стараться для мужа мне больше не хочется.

— Что надо? — выхожу в подъезд, избегая встречаться с ним взглядом, и приваливаюсь спиной к металлической двери, со скучающим видом рассматривая свои погрызенные ногти. Не стремлюсь его разглядывать, но все равно замечаю и разбитую губу и ссадину на правой скуле.

Не жаль. Ни капли не жаль, даже если в своем стремлении за меня постоять, Слава сломал ему пару ребер. Чего стоят его царапины по сравнению с той дикой болью, что будет преследовать меня не один день? Ведь у меня кровоточит душа, но огромную пульсирующую рану, образовавшуюся в тот миг, когда я увидела мужа в объятьях другой, никто никогда не увидит. Так что, Игорь легко отделался.

— Ты не пришла домой, — голос тихий, надрывный и… Нет, вряд ли он раскаивается.

— Не хотела мешать. На столе наверняка вам было не удобно, — бросаю ядовито, ощущая, как внутри просыпается ненависть — такая же жгучая, как и любовь, что к моему великому разочарованию, за минувшую ночь так никуда и не ушла. — Уступаю свою кровать. Простыни свежие, так что можете не тратить время на смену белья.

— Лиз…

— Только трогать меня не надо, — отвожу руку за спину, спасая похолодевшую ладонь от обжигающего жара его пальцев.