Прямой эфир

И когда ушел кравчий, покачивая головой, Дауд аль-Исфахани продолжал: не забыл ли Хунайн того достопамятного случая, когда в Багдад прибыло из Константинополя посольство Патриарха Фотия и халиф аль-Мутаваккиль приказал срочно вытащить его из застенка для переводов и переговоров? И, конечно, не мог он запамятовать и того юного ромейского философа, по имени Константин, который смутил и рассмешил всех – не правда ли? Юноша тогда внезапно выступил вперед и поприветствовал шейха переводчиков, поклявшись, что узнает его по крапинам в полынных глазах, ибо много лет назад, мальчишкой, видел его при дворе тогдашнего византийского императора, куда молодой Хунайн ибн Исхак был посылаем за книгами Аристотеля волею основателя Байт-аль-Хикма халифа аль-Мамуна (да будет благословенна его гробница!)… Так вот, рассказывают (и здесь тоже нельзя не улыбнуться), будто бы тот самый Константин-переводчик сделался потом монахом, объехал вместе с братом Моравию, а теперь странствует по землям хазар и булгар, для кого он якобы изобрел особые письмена, с помощью которых перелагает Септуагинту и Инджиль на неудобопроизносимые языки этих племен. И еще передают, будто бы в Тебризе и поблизости уже начали опасаться, не навредит ли это большой хазарской торговле, и увещевают – через визирей – халифа, дабы он распорядился повторить упреждающее посольство в их земли… Но правда это или нет – Дауд аль-Исфахани судить не берется, и предоставляет Хунайну самому взвесить это известие и решить (пусть и с улыбкой), каково оно на его вкус…

Впрочем, добавил он, порой приключения слов куда занятнее, чем путешествия людей – вот почему самое время теперь изощрить вкус и угоститься, наконец, питьем бедуинов, то есть отведать неведомое, ибо никто пока не может ни описать его, ни назвать по имени. Караванщики пустыни ценят напиток много выше, чем салеп. В дальнем пути, по их словам, он равносилен молитве: очищает разум, освежает сердце, укрепляет силы, хотя первый глоток его рождает озноб в затылке и дрожь в запястьях, как бывает при встрече с танцовщицами в муслиновых накидках. Но языки их молитв дают ему разные имена, которые весьма приблизительно можно передать чем-то вроде «кахуа аль-бунн» – «вино зерна». Нет ничего более горького, говорят погонщики, что в один миг делало бы жизнь столь сладкой, и тщательно скрывают места произрастания таинственных зерен, открытые им сабеями. Любопытно, что сказал бы на это шейх толмачей, создатель наименований и хранитель слов – Хунайн ибн Исхак?