Пряные ночи

Когда царевич окончил свои стихи, невольница стала бить его, пока он не потерял сознание. Затем она бросила ему лепешку, оставила кувшин соленой воды и ушла. А аль-Асад остался один, покинутый и печальный. Кровь текла из боков его, и был он закован в железо, находясь далеко от любимых.

Заплакав, царевич вспомнил своего брата и прежнюю жизнь, полную величия. Он принялся охать и жаловаться, стонать и плакать. И произнес он такие стихи:

«Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты,
И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?

Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным
И смягчиться, хоть душа твоя, как камень, крепка?

Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав
Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты,

И душа врагов исцелилася, как увидели,
Что в чужой стране я охвачен горем в одиночестве.

И мало им постигших меня горестей,
Отдаления от возлюбленных и очей больных,

Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,
Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,

И слез моих, что текут, как дождь из облака,
И любовной жажды, огнем горящей негаснущим,

И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях,
И стенания, и печальных вздохов горестных.

Я борюсь с тоской и печалями изводящими
И терзаюсь тоской пожирающей.

Не встретил я милосердного и мягкого,
Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного.

Найдется ль друг мне верный, меня любящий,
Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он?

Я бы сетовал на страдания и печаль ему,
Что глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна.

И продлилась ночь с ее пытками, и поистине
На огне заботы я жарюсь пламенеющей.

Клопы и блохи кровь мою всю выпили,
Как пьют вино из рук веселого, чьи ярки уста.

А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вам
Деньги сироты в руках судей неправедных.

И в могиле я, шириной в три локтя, живу теперь,
И мне кровь пускают, и цепью тяжкой закован я.

И вино мне — слезы, а цепь моя мне музыка,
На закуску — мысли, а ложе мне — огорчения».

Окончив свое стихотворение, царевич снова принялся стонать и сетовать. Вот, что было с ним.

Что же касается аль-Амджада, то он прождал аль-Асада до полудня, но тот не вернулся. Тогда сердце аль-Амджада затрепетало и заболело от разлуки с братом. Он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: «Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки, и она пришла!»

Потом он спустился с горы и проник в город. «Царевич шел по улицам до тех пор, пока не достиг рынка. Тогда он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Городом магов, и жители его поклоняются огню, а не всесильному Владыке». Затем аль-Амджад спросил про Эбеновый город, и ему отвечали: «От нас до него расстояние по суше — год, а по морю — шесть месяцев. Царя Эбенового города зовут Арманусом. Он стал тестем одного султана, Камар-аз-Замана, и поставил его на свое место. И все знают, что этот владыка справедлив, милостив, щедр и честен».

Услышав о своем отце, аль-Амджад стал плакать, стонать и жаловаться. Он не знал, куда ему направиться. Тогда царевич купил себе кое-чего поесть и зашел в одно место, чтобы там откушать. Он сел и собрался было поесть, но, вспомнив брата своего, заплакал. Тогда царевич поел через силу, совсем немного, только чтобы удержать в теле дух.