Пряный аромат Востока

– Пожалуйста, – торопливо проговорила Вива, – расскажите мне все. У меня рассыпается вся картина, которая сложилась за эти годы, и это невыносимо. Я хочу знать, что было на самом деле, а что я придумала сама.

– Но ведь ваши английские родственники наверняка что-то вам рассказывали. – Миссис Уогхорн недоверчиво посмотрела на Виву.

– Нет, не рассказывали. Во всяком случае, я не помню. Мои родители почти не общались с ними.

Долгое молчание.

– Ну послушайте, я не очень хорошо их знала… – осторожно начала миссис Уогхорн. – Но у нас была взаимная приязнь. – Она постучала пальцами по своей ладони. – Впрочем, я плохой рассказчик.

– Прошу вас. – Вива схватила обеими руками ее дрожащую руку. – Расскажите мне все. Для меня хуже всего – чувствовать себя отрезанной от них.

– Ну… – Миссис Уогхорн достала из портсигара сигарету и закурила. – Я много думала об этом; сейчас я говорю о вашей матери. Когда думаешь о причинах, то голова идет кругом. Ничего не понятно. И вот к какому выводу я пришла. Ваша мать красивая женщина, это видно по фотографиям. Она остроумная, компанейская, хорошее дополнение к вашему отцу. Но я всегда считала ее субботним ребенком[89]. Ну, понимаете, трудолюбивым, честным. Но ей было страшно тяжело постоянно переезжать с места на место вслед за вашим отцом. А он, конечно, – миссис Уогхорн тяжело вздохнула и посмотрела на Виву, – он, конечно, был потрясающий мужчина. Мы все были по уши в него влюблены.

Серые глаза миссис Уогхорн устремились на Виву. Ты любила его. Ты тоже любила его.

– Разумеется, работа всегда была для него на первом месте, поэтому он всегда был в отъезде. Но у вашей матери были собственные таланты. Она замечательно рисовала и, вы, конечно, знаете, делала такие чудесные вещи! Вы видели их?

Он наклонилась и вложила в ладонь Вивы что-то маленькое и твердое. Сначала Виве показалось, что это синяя пуговица, продолговатая, с причудливым рисунком. Но, приглядевшись, она увидела силуэт женщины, закутанной в шаль, – она была вырезана из темно-синего камня, похожего на мрамор.

Вива подозрительно посмотрела на старушку, решив, что она предлагает ей это как утешение за заплесневевшую одежду в сундуке. Крошечная, с большой палец руки, фигурка, казалось, излучала жизнь. И это было важно.

– Кажется, я помню, что мама занималась керамикой, – сказала Вива, крутя в руках камешек. Воспоминания были неясными, почти стерлись из памяти, но Виве было важно, чтобы миссис Уогхорн продолжала говорить. – Но при нас этого никогда не было. Вы уверены, что это ее работа? Такие вещи я видела только в музеях.

– Когда она дала мне это… – Миссис Уогхорн забрала фигурку и нежно погладила ее, словно та действительно была ей дорога. – …Она не позволила мне ее отблагодарить. Она сказала: «Это дар огня». Знаете, как-то раз я вошла в ее мастерскую незваная. Ну, это была не настоящая мастерская, а так, хижина на нашем школьном участке. Ваша матушка стояла вся в слезах на коленях перед печью. Жара огромная, а после долгих часов работы получились лишь какие-то обгоревшие куски глины. Мы выпили по чашке чая, и я сказала ей – точных слов не помню, примерно так, – что, мол, зачем она так старается, если не получает от этого удовольствия. Тогда она ответила мне с такой страстью, какой я у нее никогда не замечала, что иногда ты открываешь печь и видишь нечто волшебное – горшок, фигурку или что-то другое. Что получается намного прекраснее, чем ты ожидаешь. И ты потом долго не можешь унять дрожь восторга.

– Дрожь восторга! – Миссис Уогхорн восхищенно засмеялась. – Она сказала мне, что керамисты называют такие божественно прекрасные ошибки даром огня. Ужасно жалко, что она перестала этим заниматься, правда?

– Я не знаю. – В душе у Вивы была пустота, а еще ощущение, что ее обманом лишили чего-то, чего у нее никогда не было. – Я как-то никогда не задумывалась об этом. Но почему она бросила керамику? После смерти папы? Или Джози?

– Я не помню. Правда не помню. Но почему человек бросает какое-то занятие? Из-за мужей, детей, постоянных переездов. Я могу лишь сказать, что она оставила после себя настоящие произведения искусства и что она упорно трудилась над ними.

Виву все-таки терзали сомнения: слишком уж горячо заговорила миссис Уогхорн, да и рассказ показался ей чуточку придуманным, слишком сладким перед каким-то кислым блюдом; именно таким, какой нужно говорить осиротевшей дочери.

– Я вообще не помню маму такой, – сказала она, – впрочем, я всегда была скорее папиной дочкой. В моей памяти она осталась заботливой хозяйкой, которая заботилась о том, чтобы нас накормить, устраивала поездки, пришивала на наши платья тесьму с фамилией.

Зарисовки. Внезапно она вспомнила, как на пикнике часто появлялись карандаш и блокнот и как она злилась – они отвлекали маму, отнимали ее у семьи.