Прятаться больше не с кем

Тебя. Мне нужна только ты. Я прикасаюсь к её груди, она не реагирует. Спрашиваю, можно ли просто поговорить с ней. Можно. Мы идём за свободный столик и я хочу выяснить причину, по которой она мне отказывает. «Честность — вот что нас объединяет». Милли отвечает, что не обязана объяснять и что я могу попробовать с кем — то другим. Я пускаюсь в долгие объяснения, признаюсь ей в любви, говорю, что готов встретиться за пределами зала, в другой обстановке, в других обстоятельствах, наедине, сходить куда — нибудь — ну как обычно. Может, я и не готов, и не хочу с ней встречаться никогда после этого разговора — я хочу её выебать именно сейчас, вот и всё. Она слушает меня молча, подпирает рукой подборок, закидывает ногу на ногу, облизывает губы и

— Нет, Дэнни.

— встаёт, чтобы уйти. Я встаю одновременно с ней, прошу прощения за своё поведение,

— Надеюсь, вам у нас нравится.

— хватаю со стола тарелку и бью ребром этой тарелки по левому бедру Милли. Она вскрикивает, тарелка рассекает кожу, из раны льёт кровь, Милли закрывает рану руками и кричит в сторону,

— Сэл! Сэл!

— на меня надевают наручники и выводят, напоследок говорят, что скоро пришлют по почте счёт, который мне необходимо оплатить как можно быстрее. Я оплатил его, продав наркоту, которую мне удалось унести оттуда, и спиздив недостающие деньги у матери.

Вик тогда остался — какие обиды — и мы увиделись вечером следующего дня. Он хотел вроде как спросить, почему я выпустил своего внутреннего мудака и диктатора в самом неподходящем для этого месте, но осёкся, не стал продолжать,

— Прости, Дэнни. Я не должен тебя учить, как поступать в каких — то ситуациях.

— но я понял его, его переживания, не из — за того, что кто — то там подумает о нём, обо мне, о нас вместе, он беспокоился за меня, пройдя через мои приступы ярости, беспричинной злости, ежедневной апатии и хуй пойми чего ещё. Как бы я ни грубил, ни выёбывался — осознание того, что сказал или сделал, приходило позже — он не отворачивался от меня.

Подкрадывался ко мне, искал нужные слова, лучше бы отпиздил — без жалости там, без всех этих психологических трюков, уловок — удавок.

— Дэнни, нужно денег накопить. Мне не дадут здесь сдохнуть, будут залечивать, поддерживающая терапия и всякое дерьмо. Мне это не нужно, мне больнее от того, что умереть не дают, а не от того, что лечат или не лечат. Есть же страны, где делают эвтаназию по медицинским показаниям, отключают аппараты, искусственно поддерживающие в тебе жизнь… Мне ЭТО нужно, Дэнни. Полёт и смерть в конце. Заебись было бы, а, чтобы самолёт развалился к ебеням над морем или океаном? Хахахахаха. Я бы тогда совместил побег и цель этого побега. Одно на другое наложилось бы, ёбнуло по сердцам тех, других, кто летел со мной в самолёте, по их сердцам и по сердцам тех, кто их провожал и ждал. Эгоистично, конечно. И моё тело, не поддающееся идентификации. Или его вообще не нашли, хахаха, «пропал без вести».

После таких монологов мне уже самому хотелось сдохнуть. Я срывался, орал на Вика, отговаривал, угрожал — чего я только не делал, и всё для того, чтобы потом только и выслушивать, после его смерти, что чуть ли не я во всём виноват, не остановил, хуёвый из меня друг и сам по себе я тоже хуёвый. Особенно усердствовала мать Вика — с ней произошли заметные изменения, психика не выдержала — она хотела меня убить. Буквально. Мои родители и родители Вика давно дружили, но теперь резко насрали на эту дружбу, на поддержку, которая она давала, мне было похуй на эту дружбу и раньше, все эти тупые приколы и «званые ужины», которых мы с Виком избегали, а теперь плюнуть не на что — ничего нет.

Как раненая куропатка, я всё глубже и глубже зарывался в снег своих внутренних переживаний, но кровь не останавливалась и меня было легко найти по этому следу. Раздавить. Никому смелости не хватило.

Когда Вик понял, что сбежать не получится, у нас начались долгие дни, забитые разговорами исключительно о способе, которым он мог бы себя убить. Денег на яды, которые убивают быстро, у нас не было, не было знакомств, которые позволяли бы достать их хоть с какой — нибудь скидкой, передоз Вик не рассматривал, считая, что вероятность нужного исхода не приближается даже к 90 %.

В это же время активизировалась моя мать — включила гиперопеку, гиперзаботливость, старалась угодить мне во всём, затевала разговоры, но прекрасно знала, что говорить с ней я не буду. Мы с ней сходимся во взглядах только на один процесс — и это не разговоры, и это не жизнь внутри семьи в неком общепринятом понимании.