Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

С Центральным солдатским советом я достиг соглашения о регулярных совещаниях, причем в ходе них информировал о важнейших политических событиях. Зачастую это были весьма конфиденциальные сообщения, однако никогда моим доверием не злоупотребляли, и никогда мы не расходились, оставшись несогласными друг с другом.

IX. Республика Latwija

Вечером дня, когда был назначен генеральным уполномоченным, я нанес визит супругам Скубикам. Если мы и расходились довольно существенно во мнении по актуальным на тот момент вопросам, то все же оба находили изрядное удовольствие в нашем общении. Мне очень импонировал теплый, налаженный домашний уют этих двух честных людей, да и они тоже охотно шли мне навстречу.

Естественно, для начала последовало несколько шуток о смене мизансцены: где прежде в вечном страхе перед германскими оккупационными властями занимались тайной националистической конспирацией, теперь первый же представитель этой власти, зная об этом, спокойно сидел за чаем – дружески принимаемый и пришедший как друг.

И все-таки я пришел не только ради уюта и дружбы, но и затем, чтобы осведомиться насчет состояния дел у латышей. Скубик же, как он сам заявил, был латышским националистом. Правда, он при этом был приверженцем международного социализма, а потому последовательно считал неприемлемыми проявления любого национализма – за исключением латышского, у которого, по его мнению, были некие особые права, что он объяснял с трогательным патриотическим угаром. Ход событий способствовал сближению наших взглядов. Я желал ориентации государств Прибалтики на Германию, того же хотел и Скубик, да и вообще все латышские меньшевики. При этом у меня была робкая надежда, что из-за недостатка политической и технической интеллигенции возникшие здесь новые малые государства будут вынуждены привлечь многих немецких чиновников и экономистов, технических специалистов и квалифицированных рабочих и таким способом мы еще сможем прийти к приемлемому результату германской политики на Востоке. У меня было желание отложить провозглашение независимости Латвии и еще ненадолго, чтобы мы могли остаться здесь на некоторое время, а мой политический курс тем временем смог бы произвести желаемый умиротворяющий эффект. Так как примирения немцев и латышей желал и Скубик, он, как и все социалисты, совершенно не настаивал на поспешных декларациях независимости. Однако они не могли упускать из виду и конкуренцию со стороны других партий.

В пределах, очерченных данными планами, я мог говорить со Скубиком вполне открыто. Я спросил его: «Как обстоит дело с республикой Latwija?»

Ответ был вполне благоприятный. Вызванные изменчивой внешнеполитической ориентацией противоречия между латышскими национальными партиями были столь велики, что не только ни к какому согласию не пришли, но и вновь вдребезги разругались. Проводившиеся в мое отсутствие переговоры латышских партий были прерваны без всякого результата и привели к чрезвычайно оживленному обмену нотами лидеров партий. Карлис Ульманис письмом направил группе социалистов ультимативное требование – публично письменно признать, что проводимая им проантантовская политика верна. Социалисты же считали это новой ловушкой, ведь их ответ, будь он положительным или отрицательным, должен был стать лишь средством пропаганды против них. Они были весьма расстроены таким коварством, а потому полагали, что между ними и сторонниками Ульманиса теперь все горшки побиты.

К тому моменту в Риге о событиях в Ревеле было еще не известно.

Господин фон Госслер пригласил на 16 ноября на совещание нескольких видных латышей. Он известил меня об этом, когда мы беседовали с ним днем ранее. План такого совещания был намечен и подготовлен еще за несколько дней до моего назначения. Господин фон Госслер тем самым хотел сделать то, что шестью месяцами ранее произвело бы очень благоприятный эффект, однако теперь это было совершенно бесперспективно. Можно было бы привлечь к этому лишь нескольких обеспеченных, прогермански настроенных латышей, за которыми более никто не стоял. А такие влиятельные латышские лидеры, как Уллманн, отвечали лишь недоверием и холодностью, выказывая к ориентировавшимся на Германию социалистам лишь политиканский интерес. Теперь же, когда власть ускользала из наших рук, вдруг решили привлечь на свою сторону людей. Господин фон Госслер предложил, чтобы теперь эту миссию по организации совещания принял на себя я. Я сразу же проникся убеждением, что на него не придет ни один из латышей с левыми убеждениями, а потому не мог начать свою деятельность с такого провала. Поэтому пришлось мне отказаться от этого заседания. Как я и предполагал, ни одного латыша на нем не присутствовало. Господин фон Госслер был смущен и считал, что после этого последует провозглашение независимости. Но, исходя из имевшихся у меня сведений об обстановке, я счел, что смогу их успокоить: до тех пор пока между латышскими партиями царил такой разброд, насчет провозглашения латышской республики можно было не беспокоиться.