Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Латыши предложили немцам занять 6 мест из 100, опираясь при этом на статистику населения. Ведь если причислить к Латвии еще и оставленную русским в Брест-Литовске землю Латгалии[131], в которой немцев нет вовсе, доля немцев в увеличившейся таким образом Латвии составит как раз 6 %. Такое предложение, естественно, немцев не удовлетворило, да и я считал его неприемлемым. Я предполагал, что буду добиваться 15 мест для немцев в Народном совете и двух – в кабинете. Это было несколько больше, нежели их доля в численности населения, однако это было бы вполне оправдано в связи с выдающимся значением немцев в сельском хозяйстве, ремеслах, торговле и культурной жизни. У немцев не наблюдалось особенной склонности к такой уступке, охотнее всего они бы и вовсе не заботились о республике, выжидая развития событий. Они не доверяли латышам и говорили, что те нарушат любые соглашения, как только будут в состоянии это сделать. Я предоставил балтийским немцам успокаивать себя подобным мнением и продолжал идти своим путем. Когда же я счел, что момент настал, я рассказал партиям о моем предложении.

Латыши тут же встали в позу, а Вальтер стал язвить и произнес напыщенную речь, из которой ровным потоком стекал демократический елей. Ишь какие притязания: немцам – и привилегии! Республика будет насквозь демократической, гарантируя равные политические права без различия личности, сословия или национальности – таковы ее неприкосновенные принципы, – квоту представительства поэтому может определить только доля в численности населения.

В ответ я указывал, что этот чисто математический принцип был оставлен без внимания уже в первом же акте латышской независимости, ведь оценивавшаяся в 25–30 % часть пробольшевистски настроенного населения изначально была лишена всякого представительства и участия в органах власти – так что жителей уже начали различать по политическим соображениям. Таким образом, мое предложение остается как раз вполне в рамках прежнего образа действий, ведь он требует учесть особые политические и экономические качества немецкой части населения страны. Я даже дополнил свое предложение тем, что обсудил создание в столице страны Риге отдельного избирательного округа, который должен был иметь большее число представителей, и в этом случае за счет перевеса немцев в Риге как раз и будет достигнуто предлагаемое мною количество их представителей.

И тут мне пришлось услышать кое-что весьма прискорбное. Едва только я закончил говорить, как слово взял балтийский немец барон Розенберг[132]. От имени Немецкой прогрессивной партии он заявил, что они отказываются от какого бы то ни было режима благоприятствования или особенных правил по количеству представителей для немцев, ведь следует сохранить чистоту демократических принципов, а потому его партия согласна на вхождение в Народный совет на выставленных латышами условиях. Этой декларацией, естественно, были ошарашены, и среди латышей тут же заговорили, что тут балтийский барон вынужден напоминать германскому социал-демократу о его обязанностях перед демократией. Через несколько дней уже и в Берлине стало известно об этом инциденте, причем его передавали в искаженном виде, так что когда я 10 декабря совещался с членами Совета народных уполномоченных в Берлине, Ландсберг[133] спросил меня, правда ли, что я требовал для немцев и эстонцев равного представительства в эстонском парламенте. Так как с эстонцами я и вовсе не обсуждал вопросы их государственного устройства и никогда не выступал за безумие подобного чрезмерного представительства, я ответил попросту «нет». Лишь позднее мне стало ясно, что это касалось Латвии и вышеописанных событий. Ландсберг рассказал мне, что к нему в большом количестве поступают жалобы на мою линию поведения, слишком сильно ориентированную на балтийских немцев, так что я должен быть начеку и не позволять себе никаких промахов. С той поры фальсификации и подозрения не прекращались, они шли и с латышской, и с эстонской сторон и с привычным усердием ставились на обсуждение как в правительстве, так и на собраниях социал-демократической фракции в рейхстаге депутатом от СДПГ Давидзоном[134].

Это вмешательство немецких прогрессистов положило конец переговорам. Латыши теперь нашли лидера немцев, готового к уступкам. Этот барон Розенберг был недальновидным рыцарем удачи, который незадолго до этого прибыл из Петербурга. Ему самому в Прибалтике было искать нечего, он там никогда не жил, да и известен не был, однако относился к числу тех жадных до добычи и рыскающих всюду политических ландскнехтов, которые были тогда довольно распространенным явлением на Востоке. В Риге он примкнул к Немецкой прогрессивной партии, состоявшей из весьма посредственных людей, которые, естественно, во всем полагались на барона. Барона Розенберга вознаградили и портфелем[135]. Когда же затем подступили большевики, этот субъект одним из первых искал спасения на английском корабле и уехал. Теперь же он вновь занимает кое-какие позиции в Латвии.