Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Также и при оценке вопроса о распределении земли ситуация все же выглядела иначе, нежели она представлялась в ходе Вашего недолгого пребывания, да еще и в обстановке смятения. Принципом крестьянской аграрной реформы в Прибалтике было создание слоя свободных крестьянских дворов. И это было достигнуто с образцовым результатом. Долгое время выделение крестьянских наделов отставало, так как к этому были существенные препятствия с хозяйственной точки зрения. Остро встал вопрос о сельскохозяйственных работниках, а потому когда за него взялись – началась война. Я не думаю, что решение лежало именно в том направлении, что каждый крестьянин получил бы землю. Прибывшие новички назавтра вновь остались бы без нее! Кстати, как известно, против выделения мелких крестьянских хозяйств крупные помещики из балтийских немцев ничего не имели, более того, они были готовы выделить треть земли своих поместий для колонизации, причем поначалу, что казалось во время германской оккупации само собой разумеющимся, именно для немецких колонистов[237], но позднее в договоре, заключенном в Либаве в мае 1919 г. между Ниедрой и представителями крупных помещиков из балтийских немцев Латвии, – и для латышских колонистов. В том, что такие колонизационные планы крупного масштаба, с явным намерением ослабить крупное немецкое помещичье землевладение, не были высказаны ранее, вряд ли можно обвинить именно балтийских немцев. Да и потом: как же именно сами они должны были к этому прийти, если их позиции в экономике и были основой для всего немецкого в Прибалтике?!

Кроме того, крупное помещичье хозяйство имело и еще одну миссию, будучи экономическим образцом, на который должны были равняться крестьяне. При этом последние в рамках сельскохозяйственных объединений и кооперации работали к совместной выгоде, что приводило к установлению дружественных личных связей. Я считаю, что задолго до войны мы в Прибалтике уже находились в мощном процессе перехода от экстенсивного к интенсивному хозяйствованию и что приведенная оценка – "не было никакого дренажа, скота мало, убогие, устаревшие машины, не было и химических удобрений” – скорее всего, еще могла быть верной применительно к тем или иным местностям в Курляндии, однако и там все быстро менялось, а уж в северной Лифляндии и Эстляндии ситуация была абсолютно иной. То же, что делали “Лифляндское экономическое сообщество взаимной пользы”[238] под руководством Эриха фон Эттингена и Макса фон Сиверса, а также аналогичная организация в Эстляндии, не стыдно сравнить и с тем, что было в самой Германии. После того как выяснилось, что при дешевых русских тарифах более конкурировать с российским зерном из глубины империи на экспортных рынках нельзя, прошла мастерская переориентация на луговые культуры, на разведение отборных пород скота и на коневодство для поставок в армию. Кроме того, пусть и помимо прочего, серьезно занялись и мелиорацией. Если сегодня по политическим и шовинистическим мотивам, которые совершенно противоположны здоровому экономическому развитию, в Прибалтике крупные поместья обращены в руины, то латышскому и эстонскому народам придется заплатить за это разрушением своих же предприятий. И это еще более вводит в заблуждение, нежели если бы латыши и эстонцы, обретя свои независимые государства, не продолжали бы вражду с нами, а предоставили нам то, чего мы требовать были вправе и даже обязаны.