Причина остаться

Затем его взгляд вновь останавливается на мне, и тут же опять появляется это приятное тянущее чувство, которое от одного лишь выражения в его глазах превращается в пламя. Я скидываю футболку, а после нее – штаны. Он проводит языком по нижней губе, и я представляю, как пару секунд спустя сделаю то же самое. Но сначала… Коротким взглядом указываю на его брюки, и Седрик снимает их, не вставая с дивана, и снова откидывается назад.

– Иди ко мне, – зовет он, и его голос звучит так, словно он еле его контролирует. Мне до сих пор кажется, будто его что-то терзает. Какая бы песня в эту минуту ни играла в его голове, это музыка ярости… и я знаю, что прямо сейчас он не хочет ее слушать.

Очень медленно я преодолеваю небольшое расстояние между нами. Достаточно медленно, чтобы в очередной раз увидеть, как он красив: тело как произведение искусства и душа со множеством углов, острых краев и шипов, которые в правильных местах идеально сливаются с моими, как будто мы созданы друг для друга. Во всяком случае, наши мысли – точно. Он почти небрежно раскатывает на себе презерватив, не отрывая от меня взгляда.

А я забираюсь к Седрику на колени, сразу чувствую его в нужной точке и одним плавным движением опускаюсь, принимая его так глубоко, как только могу. Я ахаю, в то время как Седрик издает низкий сдавленный стон. Он старается держать глаза открытыми и смотреть на меня. Но не выдерживает и закрывает их, а во мне что-то разрывается от любви.

– Тшш, – шепчу я и глажу его по рукам, пока его ладони тяжело не ложатся мне на бедра. – Я хочу, чтобы мы остались одни. Только ты и я. – И больше никакой ярости. Ничего в голове. Только мы. – Тшш.

Запрокинув голову, он дышит в такт с ритмом, который я задаю своими покачиваниями. Сначала медленными. Сначала буквально по миллиметру. Слегка наклоняю бедра, немного напрягаю мышцы. Это почти как поглаживание, и я ласкаю его до тех пор, пока не исчезает напряженный взгляд. Пока он не перестает думать обо всем, чего я не хочу видеть в этой комнате. Пока мы не остаемся одни, а наши мысли не стихают.

Наконец его руки поднимаются по моим бокам, теплые ладони расслабляются, а взгляд становится сосредоточенным и спокойным, и я вздыхаю с облегчением, потому что долго не вынесла бы этот покой. Так сильно мне хочется почувствовать больше.

Седрик ударяется мне навстречу, под кожей у него на руках играют мускулы, когда он сжимает мои бедра, держит меня за талию или мнет мою попку.

Рано или поздно он начинает управлять моими движениями, и я таю в его руках. Седрик оставляет дорожку поцелуев от моего рта к ключице, от плеч к соскам. Как же я все это люблю. Как же сильно. Люблю гладкую кожу у него на груди, когда она дотрагивается до моей, люблю его руки, которые всегда оказываются именно там, где нужны мне больше всего. Мы все глубже проникаем друг в друга, проникновение превращается в толчки, желание в потребность, а секс – в нечто большее. В то, что задевает самое уязвимое место внутри меня и вызывает слезы счастья на глазах.

Взгляд Седрика заволакивает пеленой, я чувствую, как он кончает, и в тот же миг горячая волна безграничного счастья проносится по моему телу и взрывается где-то далеко.

Может быть, там, где находится мое сердце. Может, там, где его. И кажется, в этот момент нет никакой разницы.

СЕДРИК

Уже не в первый раз я сижу на лестнице, ведущей ко входу в музей. Сегодня тоже светит солнце, но в отличие от апреля, когда камни были холодными и сырыми, сейчас, в середине июля, они приятно теплые. С тех пор все стало теплее.

Но когда из вращающихся дверей выходит отец Билли, я все равно настораживаюсь. У Фолкнера такая гримаса, будто ему пришлось прожевать килограмм лимонов – без капли текилы. Это же не значит, что Билли в самом деле не получит работу? Это разобьет ей сердце.

Однако в следующий момент она показывается за ним, и похоже, ее сердцу ничего не угрожает. Билли улыбается, глядя на меня из-за отцовского плеча.

– Как все прошло? – Боже, я так волнуюсь, словно речь о моей работе. – Что они сказали?

Папа Билли снимает очки и массирует переносицу.

– Все шло по плану, как и ожидалось. Поначалу. Я обрисовал им ситуацию: что Сибил… Билли стала жертвой сталкера, который теперь понесет ответственность перед судом за весь устроенный бардак. Они даже не захотели взглянуть на копии заявления. Поверили нам во всем и попросили Билли не переживать и оправляться после пройденных испытаний, а с первого августа выходить на работу.

– Это же потрясающе. – В чем подвох?

– А потом Билли раскрыла рот! – рявкает Уинстон Фолкнер.

Мой взгляд падает на Билли, но та лишь поджимает губы, чтобы не расплыться в улыбке. Затем набирает полную грудь воздуха и объявляет:

– Я им рассказала.

– Что рассказала?

– Что не все, о чем написал им Тристан, – ложь.

– Она сообщила им, – взяв себя в руки, поясняет Фолкнер, – что была клептоманкой.

Билли сияет.