Причина причин (СИ)

Оставшись наедине с собой, Трандуил устало стянул с себя плащ и, не раздеваясь, лег на постель. Он был зол на себя: сын был абсолютно прав, говоря, что лес небезопасен с тех пор, как там стали множиться пауки. Он беспокоился, и это было похвально. Но эти бесконечные расспросы… В то время как тело всё ещё пылало после страстной ночи, а под плащом скрывался палантир. Камень вновь лежал на прежнем месте, накрытый непроницаемым покровом. Король знал, что Майрона не порадует слепота камня, но сейчас он так нуждался в уединении.

Глядя невидящим взором куда-то в свод потолка, Трандуил приводил в порядок мысли. Отправляясь на встречу с прекрасным незнакомцем, король в глубине души лелеял надежду, что им окажется не тот, о ком он думал, равно, как и надеялся, что им окажется именно он…

«Как это возможно: любить и ненавидеть?» — думал король. Ему вспомнилась битва у стен Мораннона. Столько смертей! А до того — война в Эриадоре и гибель Нуменора… «Но то был Саурон! А прошлой ночью меня любил другой», — говорил с собой Трандуил, отказываясь увязать воедино два разных образа: один был любящий и нежный, и грозным и опасным был другой. «Когда он полюбил меня?» — уже не впервые возникал вопрос, и в памяти короля неизменно всплывала картина: чёрная фигура далеко вверху, устремившая свой взор на Трандуила, а позже — разметающий шеренги исполин. По спине пробежала дрожь при воспоминании о гигантской булаве в руке тёмного властелина. И тотчас возникло другое видение — белоснежная рука, легко скользящая и дарящая ласку. Одна рука. Одна и та же сила… «Но он не воспротивился, когда я истязал его…» — недоумевал Трандуил, хотя ответ был очевиден: Майрон влюблён и готов идти на уступки. Но готов ли Саурон? Такая надежда была.

Калад тайком наблюдал за своим господином: довольная улыбка не покидала его уст. Улыбался он и теперь, пока слуга расчёсывал сверкающие кудри. Что-то неуловимо изменилось в повелителе после его последнего отсутствия. Было что-то знакомое в этой загадочной улыбке. И Калад, наконец, осознал, что именно: так улыбался его брат после совместно проведённой ночи…

Слуга не смел лишний раз думать о своем господине, зная его способность читать лица. Но иногда, уверенный в том, что его не видят, Калад позволял себе мечтать. И никак не мог он представить, что чьи-то руки могут прикасаться к этой роскоши, ещё сильнее засиявшей от прикосновения гребня. Незнакомое чувство ревности змеем шевельнулось в груди. Юноша взглянул в висящее неподалеку зеркало и обомлел, встретившись в нем взглядом с хозяином. На устах того по-прежнему играла лёгкая улыбка, но в золоте глаз появилось нечто, от чего слугу пробрала дрожь.

Шло время, и день ото дня тёмный властелин всё больше мрачнел. Он не находил себе места. С возрастающей тревогой Калад наблюдал, как мечется по замку господин, как много времени проводит на вершине башни. Он видел, что хозяин то и дело смотрит в свой магический шар, всё больше раздражаясь всякий раз.

Однажды вечером хозяин замка на холме вглядывался в палантир, держа его в руках. Но — ничего. С воплем отчаяния он швырнул камень в висящее на стене зеркало. Посыпались осколки. Разъяренный повелитель промчался мимо затаившегося в темноте галереи слуги и устремился к лестнице, ведущей на вершину башни.

Взгляд Калада упал на лежащую в осколках сферу. «Так вот причина горя господина! Этот шар так огорчает его! Отчего просто не избавиться от него?» — мелькнуло в мыслях Калада «благое намерение». Рука сама потянулась к палантиру, оказавшемуся неожиданно тяжёлым. Тайком пробравшись в самый нижний ярус замка, юноша приблизился к расщелине, откуда доносился шум — то были воды подземной реки. Испытывая нечто вроде гордости, Калад торжественно поднял камень над расщелиной и разжал руки.

Прислонившись к стене башни, сквозь узкий проём Майрон всматривался в темноту ночи, пока не забрезжил рассвет. Морозный воздух охладил разгорячённую кровь, и ярость понемногу стихла, уступив место тоске. «Быть может…» — промелькнула надежда и поманила вновь заглянуть в камень.

В зале царил порядок: осколки были убраны, зеркало заменено, не было только палантира. В темноте галереи сияли глаза слуги. Майрон вмиг всё понял: болван что-то сделал с камнем.

— Калад? — голос был настолько мягким, что юноша затрепетал от радости и неслышно выступил из тени, а Майрон продолжил: — Подойди, зачем же прятаться?

Сияющий слуга поспешил к хозяину, тот слегка улыбался, а глаза горели. Но приблизившись, Калад обмер: то, что он принял за огонек радости, оказалось жертвенным пламенем, в котором — он понял — ему предстоит сгореть.

Майрон нестерпимо желал разорвать на мелкие куски этого глупца, белоснежная рука сжала беззащитное горло и легко подняла юношу высоко над полом. Золото глаз полыхало, обжигая душу слуги, а в мыслях, причиняя муку, звучал вопрос: «Где он?!» Обливаясь слезами, Калад признался, подумав о шаре, исчезающем в бездне. Пальцы разжались, и юноша рухнул на плиты пола. Боль от падения была ничем в сравнении с пыткой золотистых глаз. Голос мягко произнёс: