Приданое для Анжелики

Пока результат был неутешительным. При заявленной годовой потребности в двадцать пять миллионов фунтов арсенал рассчитывал иметь от силы два с половиной. Это означало, что пороха будет в десять раз меньше, чем требовалось. Европа вроде бы получала шанс не стать частью великой Франции.

Понятно, что «бешеные», для которых пути назад не было, в считаные дни развернули организацию революционных школ по добыче селитры. Они умели стоять на своем.

10 сентября 1793 года в квартиру Лавуазье пришли с обыском. Он вроде как был связан с решением опечатать все конторы бывшего генерального откупа, но незваные гости искали совсем другие бумаги. Двоих из них — химика Антуана Фуркруа и комиссара Гильберта Ромма, курирующего артиллерию республики, — Мария-Анна знала в лицо.

— А где лежат бумаги, касающиеся рецептов пороха? — после четырех часов безуспешных поисков прямо спросил Фуркруа.

Антуан бросил на Марию-Анну испытующий взгляд, усмехнулся и ответил:

— Гражданин Фуркруа, все рецепты я оставил в арсенале. Сходите и возьмите. Вам дадут.

Фуркруа покраснел. Роль вымогателя его явно стесняла.

— А где экспериментальные рецепты? Вы же понимаете, о чем я, не так ли? С разными видами селитры…

Антуан развел руками.

— Все в моей голове. Вы же лучший специалист по химии мозга, гражданин Фуркруа. Отделите мне голову, вскройте, и найдете все в целости и сохранности.

Тогда в разговор вмешался Гилберт Ромм:

— Будьте уверены, гражданин Лавуазье, за отделением головы дело не станет. Или вы думаете, что можете торговаться с республикой?

Антуан покачал головой.

— Нет, гражданин Ромм, не думаю. Поэтому и не питаю иллюзий на свой счет.

Комиссары еще немного потоптались, выискали и приобщили к делу пачку писем на английском языке, реквизировали все инструменты и рукописи, касающиеся создания метрической системы. Потом они обронили несколько новых угрожающих фраз и ретировались.

Антуан проводил их долгим взглядом, повернулся к жене и проговорил:

— В чем дело, Мария-Анна? С каких пор ты изымаешь мои бумаги без моего ведома?

Но она и не думала оправдываться, отводить глаза.

— Я не взяла ни одной бумаги, написанной твоей рукой, Антуан. Хочешь найти свои рабочие записи за последние двадцать два года, поищи их на тех салфетках, которыми ты промокал кислоту на столе и хватался за горячие щипцы.

— Это вызов? — Антуан нахмурился.

— Нет. — Мария-Анна покачала головой. — Я просто живу своей жизнью.

Антуан вскипел.

— Тогда верни мне мое и живи своей жизнью дальше!

Мария-Анна развела руками.

— А нет ничего твоего, Антуан. Все твои исследования оплатил мой отец. Даже я не твоя. Вы с отцом продали меня Пьеру Самюэлю. Тебе принадлежит лишь твоя светлая голова, но и ее скоро снимет республика. Смотри, ты еще жив, а Фуркруа и Ромм уже приходили оценить то, что им достанется по наследству.

Антуан моргнул и уставился в пространство, а Мария-Анна вздохнула и продолжила:

— Я отчаянно пыталась спасти вас троих: тебя, отца и Пьера Самюэля. Год назад, при Людовике, это было легко, теперь — невозможно. Но я еще могу спасти моего сына. Не становись у меня на пути, Антуан.

Адриан дезертировал без малейших угрызений совести. Он не питал никаких иллюзий насчет истинных целей «бешеных», дорвавшихся до власти. Этот рынок ничем не отличался от любого другого. Тот, кто взял на нем половину акций плюс еще одну, начинал давить всех остальных.

Однако, став дезертиром, Адриан не спешил избавиться ни от голубой волонтерской формы, ни от мушкета, ни тем более от бумаг, ясно свидетельствующих о том, что он обладает правом совершать закупки для своего полка. Адриан предпочитал не отъезжать далеко от линии фронта. В первом попавшемся городке, с четырьмя последними луидорами в кармане, он совершил первую сделку.

Все было просто. Едва конвент назначил фиксированные цены, рынок в мановение ока стал черным, а цены в очередной раз взлетели. Это нормальная доплата за риск.

Но крестьяне слишком боялись доносов, а потому предпочитали сгноить зерно в яме, чем продавать. Они так жаждали хотя бы видимости законности своих сделок, что все пошло как по маслу. Адриан — в форме, с оружием и документами — подходил к председателю коммуны, заключал договор на поставку зерна по фиксированной цене и приплачивал разницу до черной, минуя договор, из рук в руки. Крестьяне были счастливы, и зерно загружалось на подводы в считаные часы.

Чуть сложнее было в городах. Доносчиков там хватало с избытком, а потому Адриан сразу шел в самое гнездо якобинцев — местное отделение чрезвычайной комиссии — и платил. С этого момента все доносы на него тут же уничтожались, а зерно спокойно уходило городским перекупщикам. Огромная машина террора работала лишь тогда, когда за ней наблюдали сверху. Если Адриан обнаруживал, что люди из комиссии чего-то боятся, то он просто выходил на уровень выше и покупал наблюдателя.