Приданое для Царевны-лягушки

- Ну да. Он возбудился, а потом чего-то сильно испугался. Мимика - великое дело. Мышцы на лице были сведены страхом.

- А почему делали вскрытие? Так всегда полагается, когда неопознанное тело? - уже еле ворочая языком, спросил Платон. Вопросы давались ему с большим трудом. А ответы вообще безжалостно долбили по сердцу.

- Человек из органов настоял. Запрос привез. Веселый такой пенсионер-алкоголик.

- Алкоголик?.. Ну, конечно, - кивнул Платон, а про себя подумал: "Птах отпадает. Он не причастен к смерти Богуслава, иначе зачем настаивать на вскрытии". - А скажите, куда вы деваете вещи, в которых... которые на телах?

Врач, проглотивший хороший глоток спирта без малейших изменений в лице и в дыхании, уставился на Платона с сочувствием.

- Вещи, значит, - задумчиво произнес он.

- Нет-нет, я знаю, в каком виде был доставлен... доставлено тело триста два: оно было голое, но не совсем же оно должно...

- Оно было не совсем, - кивнул врач. - Оно было завернуто в простыню. Цветная такая простыня, я помню.

- Вот-вот! - оживился Платон. - Что это за простыня? Можно на нее посмотреть? Где у вас место, куда складывают вещи неопознанных?

От такого вопроса сочувствия в глазах врача еще прибавилось. Он встал, прошелся по кабинету.

- Я попробую что-нибудь выяснить, но не уверен... Вещи умерших чаще всего остаются невостребованы родственниками, и санитарки, которые работают в морге...

- Я просто хочу посмотреть на эту простыню, - стараясь говорить спокойно и доброжелательно, попросил Платон. - Просто посмотреть. Пусть даже ваша санитарка из нее сделала половую тряпку.

- Ну, вы уж скажете. Наверняка под занавеску приладила. Я думаю, ее взяла Хвостова, - уверенно кивнул врач. - Даже и не сомневаюсь. Другие санитарки брезгуют брать нательное. Ну там - куртку, свитер или костюм - это да, а нательное - брезгуют. В данном конкретном случае мы можем считать эту простыню нательным бельем? - поинтересовался он.

- Вполне, - прошептал Платон, закрыв глаза.

- Вот именно. А Хвостова, не отличаясь брезгливостью...

- Как, опять - Хвостова? - простонал Платон. - Которая склеротичка, слепая и очень старая?

- Все не так плохо. В некоторых покойницких делах она любую молодуху обскачет.

Совершенно обессилев, Платон сел и задумчиво посмотрел на литровую банку, в которой еще оставался спирт. Врач, заметив его взгляд, шагнул было к столу.

- За рулем, - остановил его Платон. - Зовите же ее скорей, - умоляющим голосом попросил он, отмечая про себя, что сыскные таланты в нем отсутствуют начисто - ни терпения нет, ни выдержки и выносливости никакой - ноги уже не держат.

- Невозможно, - развел руками врач.

- Как? - ужаснулся Платон. - Надеюсь, она не... Она же не умерла вдруг?

- Ну, вы уж скажете. Не волнуйтесь так. Сегодня не ее смена. Сегодня она отдыхает.

Отдыхала санитарка Хвостова на другом конце города. В однокомнатной квартире на Смольном проспекте. На пятом этаже. В доме без лифта.

Тяжело дыша, Платон давил на кнопку звонка минуты две. Он чувствовал, что его разглядывают в глазок, и любая другая старушка на такой верещащий звонок давно уже должна отреагировать, но, видно, у санитарки Хвостовой нервы были железные. Платон отпустил кнопку, отступил на два шага и задумался. Пора начинать переговоры, но как? "Мадам, не покажете ли мне простыню, которую вы забрали себе с покойника номер триста два?" Платон в этом месте задумался: а почему - два? Бирок с номерами после трехсот и до четырехсот всего сотня. Неужели в этом году в Петербурге не набралось и десятка неопознанных мертвых тел? Неужели его брат был всего лишь второй?..

- Чего надо? - закричал из-за закрытой двери пронзительный голос.

Платон дернулся от неожиданности, осмотрелся и вспомнил, зачем он тут. Повезло. Бабушку подстегнуло к действиям любопытство. Конечно, не всякая восьмидесятилетняя старушка, даже если она работает в морге санитаркой, выдержит в глазок вид понуро застывшего перед ее дверью вполне презентабельного тучного господина в дорогом костюме горчичного цвета и с золотой заколкой на бордовом галстуке.

- Мадам!.. - спокойным голосом проникновенно произнес Платон, лихорадочно подыскивая слова, но тут дверь открылась, и он застыл с открытым ртом и протянутой в ораторских потугах рукой. Дело в том, что разговора уже не требовалось. В проеме открытой двери стояла невысокая квадратная старушка в халате, сшитом из китайского покрывала. Которое, соответственно, отец Платона привез из Китая вместе с ширмой из точно такой же ткани, с точно такой же вышивкой.

- Ну, я - мадам, - повела плечами санитарка Хвостова, с интересом разглядывая остолбеневшего Платона. - Чего надо?

- Э-э-э... позвольте ручку, - вдруг произнес Платон и, наблюдая себя как бы стороны, ужаснулся - он согнулся в спине и попытался взять руку старушки. Позже, обдумывая свой поступок, Платон понял - это было единственной возможностью посмотреть вблизи и, может быть, даже пощупать шелк халата, чтобы иметь полную уверенность. Но бог мой! - все на подсознании, все - как в бреду: тело делает, а мозг ужасается.