Приди и помоги. Мстислав Удалой

К детинцу так и подошли — со смехом и шутками, посвистывая да гордо подбоченясь в седлах. Ворота были уже открыты — посадник Домажир, боярин владимирский, как человек опытный, решил не отягощать свою судьбу напрасным сопротивлением. И стоял на крыльце с видом печального смирения.

Похоже, что Мстиславу Мстиславичу больше бы пришлось по душе, если бы наместник великого князя хотя бы попытался проявить гордость подчеркнутым неповиновением. Но Домажир так заискивал, так вился перед князем, что Мстислав Мстиславич вдруг резко на него осерчал и приказал увести и запереть где-нибудь. Мало того — распалившись, как это часто с ним бывало, крикнул вслед, чтобы его содержали в цепях — до особого распоряжения. Тут же два холопа радостно бросились к кузнице, что виднелась в дальнем конце подворья. Не очень-то они, видать, огорчались такому унижению своего господина.

Детинец был занят, князь Мстислав Мстиславич разместился в просторных хоромах наместникова дворца, по сему случаю в церкви на подворье было велено торжественно звонить, и старенький дьячок забил в колокол — размеренно, неторопливо, словно стараясь получше угодить новому князю.

Всех дружинников владимирской засады к концу дня разместили тут же, в детинце, в просторных и крепких строениях, служивших складами для разного товара. Сейчас товара было немного, так как великий князь Всеволод заступил торговые пути Новгороду, и купцы мало что возили — дружинникам нашлось достаточно места. Их не обидели. Было даже выслано угощение с княжеского стола — и вскоре в наступивших сумерках можно было неподалеку от детинца слышать глухо звучащие хоровые песни, которыми пленные владимирцы заглушали свою обиду. Если, конечно, они к тому времени, после княжеских угощений, еще могли ее чувствовать.

Мстиславовой же дружине, вопреки ожиданиям, не пришлось понежиться в дворцовых гридницах за чашей пенистого меда. Сам князь объявил, что праздновать пока нечего, велел выставить на городскую стену усиленные наряды и сменяться всю ночь. И чтоб к утру все были готовы, сей же миг — в седло! Поужинали сытно, даже с некоторой изысканностью — Домажирова поварня расстаралась. В кабане запекли ягненка, набитого зайцами, как боярин любил. Поев же, все разошлись по своим делам — кому куда велено. Сотник Ларион с ног сбился, распоряжаясь.

Никита, который за время пребывания в Торопце начинал уже чувствовать вкус к доброму застолью, был несколько разочарован таким завершением трудного дня. Но и удавлен, и уважительно удивлен — с какой готовностью исполняются в войске Мстиславовом приказы. А ведь, казалось бы, ратники, заслужившие в боях немало славы и сегодня изрядно потрудившиеся, могли потребовать от князя того, что им положено! Нет — ни слова возражений Никита не услышал. Его, разумеется, назначили на стену одним из первых, и до полночи он, отяжелевший от вкусной еды, топал ногами, чтобы не замерзнуть, и перекликался с товарищами, чтобы не заснуть. Потом, когда пришла смена, Никита ощутил новую, странную, непонятную доселе радость — он еще с пятью дружинниками, среди которых был и Ефим, шел к детинцу — отдыхать. Скрипел утоптанный снег под сапогами, светила яркая луна, изредка доносился откуда-то собачий лай — и вокруг Никиты лежал город, завоеванный город, теперь принадлежащий князю Мстиславу, а значит, в какой-то мере — и ему, Никите! Как круто изменилась его жизнь! Давно ли он, беглец, преследуемый и беззащитный, прятался по лесам, просил по селам крова у неласковых пуганых крестьян, и вот — идет победителем, попирая землю завоеванного им города. Незнакомая эта радость даже слезы выбила из глаз. Хорошо, что темно было — никто не заметил.

Наутро Никита опять отправился на стену, досадуя, что ему не поручают какого-нибудь дела поважнее. А на подворье и в дворцовых хоромах детинца закипела новая жизнь. Князь Мстислав принимал горожан, с утра потянувшихся со всех концов города с просьбами, а больше — из любопытства, посмотреть, как и что, уличных старост, явившихся за указаниями, торговых людей, жаловавшихся на порушенную Владимирским великим князем торговлю. Выяснилось, что в Торжке посадник Домажир держал около сотни купцов из Новгорода — самих позаточил и товары их взял. Тут же купцы были отпущены и городу велено все имущество им возвратить. О, это была большая работа! Купцы быстро опомнились от радости — и вскоре возле торговых складов уже вовсю стоял гомон, стук, треск, скрип, божба и клятвы. Много было бросания шапок оземь, размахиваний руками, тыканья в носы берестяных грамоток со списками отобранных товаров. Но к вечеру и с этим разобрались.

В полдень князь Мстислав Мстиславич, отстояв молебен, затворился с сотником Ларионом и двумя самыми важными из новгородских купцов в верхних покоях. Дело предстояло трудное — написать письмо к жителям новгородским.