Приднестровский беспредел

Он старательно стирал из памяти ощущение податливости чужого горла под своими пальцами, звук хлещущей из аорты крови, но это было сильнее его. «Все нормально… Все нормально… Я должен был сделать это… Иначе нас всех… Это — просто неприятная работа, вроде ассенизации… Или… или санобработки… Потому, что они — враги. Они пришли сюда убивать и насиловать. А с врагами никто покуда не выдумал нового способа общения, кроме войны…»

Убивать из автомата всегда легче, чем ножом. Потому что если из автомата, то вроде как убиваешь не ты. Это все они — маленькие твердые киллеры калибра 5,5. А ты вроде как и не при чем. Так — нажал курок и все. А вот ножом…

— Привет, Собакин!

Миха поднял глаза. Перед ним, протягивая руку для пожатия, стоял Дегтярь.

— Привет, — ответил Миха, вяло тиская Дегтяревскую кисть. — Как дела?

— Еще не родила! — бодро ответил Дегтярь. — Какими судьбами?

— Да так, проездом…

— А, ну да, «шатуны» все шатаются! — хохотнул Дегтярь. — Совсем забыл…

Он пристально глянул куда-то в сторону румынских позиций и сказал уже серьезней:

— Пойдем со мной, Собакин… Винца с румынами попьем…

— С румынами? — удивленно переспросил Миха. — С какими румынами?

— С румынскими!.. — снова хохотнул Дегтярь и добавил: — Понимаешь, у нас с ними затишье. Уже давно. Воевать не хотим. Ни мы, ни они. Так мы друг друга вином угощаем. Сегодня они выставляют, завтра мы… Пойдем!..

— Погоди, так это что же, к ним в окопы надо идти? — спросил Миха, нехотя поднимаясь.

— Зачем в окопы? На нейтральную полосу. Мы там всегда встречаемся… Пойдем, Собакин!.. Ребята хорошие. Сядем, опростаем канистру-другую красного, побазарим…

Миха пошел с Дегтярем. Пить он не любил, да и к румынам особой нежности не испытывал, но все же пошел. Просто чтобы посмотреть.

Как же, ведь на этом поле сейчас должны были сойтись на дружеский пир сонмища дэвов и асуров, уставших от долгой, бессмысленной войны за обладание небесным эфиром. Они соберутся вместе, принесут друг другу клятву вечной братской приязни и поднимут в честь новорожденного мира золотые кубки, полные божественной амриты. Ха-ха. Дэвы и асуры. Очень смешно.

А если серьезно, то действительно интересно понаблюдать, как пытаются играть в мир люди, только вчера игравшие в войну. Как кто-то из беседующих вдруг неожиданно вспоминает о погибшем друге или изнасилованной невесте и лихорадочно давит в себе боль и ненависть, как какой-нибудь вояка узнает в собутыльнике постоянного противника на поле боя, автора его ранения, как дрожат во время тостов руки, сжимающие стаканы, как тени мыслей и воспоминаний плывут в глазах, как толпятся вокруг мрачные силуэты войны. Это действительно стоило увидеть!

…Впрочем, зрелище оказалось менее интересным, чем он предполагал. Все просто «залили сливу» в рекордно короткий срок до состояния риз и потом, волоча за собой пустые канистры, расползлись по окопам. Румыны — направо, сепаратисты — налево. «Это они неспроста так быстро надрались… — думал Миха, направляясь на поиски Саши. — Это они обгоняли мысли и воспоминания… Чтобы не успеть вспомнить и осознать, кто перед ними…»

Он усмехался и шел дальше. «Но все же ясно одно. Румынам не завоевать Приднестровье. Потому что война уже закончилась. Закончилась, даже если никто этого еще не подозревает, даже если еще будут бои и трупы. Война просто подохла. Она всегда подыхает, когда солдаты вместо того, чтобы воевать, голдырят на нейтральной полосе…» Наверное, Миха был прав…

…Мужчины смеялись. Подвал был темным и сырым. Пахло плесенью. Девочка совсем закостенела от страха. Она забилась в угол и обхватила руками худые коленки. Она чувствовала, что сейчас должно произойти что-то очень плохое, но даже не представляла себе, ЧТО ИМЕННО с ней будет.

Их было двое, больших мужчин в черном. Они рыскали по подвалу, кажется, проверяя ходы-выходы, и перебрасывались короткими фразами по-молдавски.

Потом они приблизились к ней. В их глазах было что-то такое… что-то сосуще-бездонное, что-то даже не злое, а скорее — бесконтрольное, безумное…

Один из мужчин нагнулся к ней, крепко ухватил за локоть и рывком поставил на ноги. Девочка попыталась попросить, чтоб отпустили домой, но сильная пощечина заставила ее замолчать.

— Э, полегче, убьешь сцыкуху… — по-русски бросил второй тому, кто ударил.

— Конечно убью… — осклабился первый. — Потом…

Он схватил ее за платьице и с силой рванул. Хлипкая материя расползлась сверху донизу, обнажая худосочное детское тело. Девочка забилась, закричала, пытаясь вырваться.

Мужчины смеялись. Они швыряли ее друг другу, срывали с нее обрывки одежды, потом бросили девочку на пол. Один из них всем своим весом упал на нее сверху и широко, до хруста, развел ее ноги в стороны. От него гадко воняло диким хищным зверем. В следующий миг она почувствовала адскую боль, как будто в нее воткнули — глубоко, до самого нутра — раскаленный добела железный лом. Она вопила, уже не слыша своего крика, и колотилась головой об цементный пол, уже не ощущая боли: вся ее боль сконцентрировалась сейчас в низу, там, где рвал ее внутренности раскаленный лом.