Приднестровский беспредел

Дядя Ваня был настоящим демоном-искусителем. Когда Миха, отпущенный домой в очередное увольнение, прибыл в Гояны, дядя Ваня по-дружески попросил его сопроводить Танюху в поездку к родственникам, в Бутор. «Загорелось девке бабку с дедом проведать, — басил дядя Ваня, дружелюбно похлопывая Миху по плечу. — Оно мало ли что, — война, все таки. А с тобой, с солдатом, все же как-то поспокойнее… Да и парень ты хороший, я знаю… Так что, поедешь, сынок?» Миха еще для вида поломался, но с самого начала уже твердо знал, что поедет. Разумеется, поедет. С превеликим удовольствием.

И вот сейчас они с Танюхой сидели на заднем сидении попутки — ветхого «москвичонка» наглого красного цвета, — а мимо за бесконечной чередой ореховых деревьев проносились зеленеющие поля и рощицы.

— А где произойдет это торжественное событие? — спросила Танюха после паузы.

— Какое?

— Ну, это… твое опадание… — она натянуто улыбнулась.

— Это очень серьезный вопрос, — нахмурился Миха. — Чрезвычайно серьезный. Дело в том, что сам акт моего опадания должен быть обставлен соответствующим образом, понимаешь?

— Это как?

— Ну, вокруг должен находиться определенный набор атрибутов, формирующих специфический интерьер. Причем, для каждой эпохи этот интерьер — свой.

— А попроще можно? — поинтересовалась Танюха. — А то ты так вещаешь, как какой-нибудь ненормальный по телевизору.

— Можно и попроще, — немедленно согласился Демократичный Миха. — в данную эпоху для успешного проведения опадания мне необходимо, чтобы с одной стороны были река и граница, а с другой стороны только граница, без реки. Еще мне нужно, чтобы через меня проходило трансгосударственное шоссе, а потом еще, чтобы местом опадания оказалась шикарная юная ведьмочка, с внешностью, неотличимой от обложки «Пентхауза», психологией голодной росянки и голосом сирены…

— Сирены?! — возмутилась Танюха. — Я что, слишком громко говорю?

— Чего? — не понял Миха. — А, вот ты о чем… — он расхохотался. — Да нет, не пожарной сирены, Господь с тобой. Мифологической сирены. Сладкоголосой крылатой суки…

— Суки?!

— О Боже! — сокрушенно вздохнул Миха. — Я же сказал, что у тебя от нее только голос. Один только голос…

Танюха несколько секунд обдумывала полученную информацию, потом улыбнулась гораздо более жизнерадостно.

— Отец помог бы тебе с работой…

— Да нет, не стоит, — покачал головой Миха. — Понимаешь, милая, касаемо ручного физического труда я имею свое особое мнение. Оно, безусловно, заведомо ошибочно, но менять его я пока не желаю.

— Что же это за мнение? — с подозрением спросила Танюха.

— Оно формулируется следующим образом: «Каждый человек должен работать тем, что ему дал Господь.» Так Вот, мне Он дал толковую голову и непоседливую, рисковую натуру, но забыл вручить также и изнывающие без тяжелой работы сильные мозолистые руки… Кроме того, я уже в свое время попахал. Выше крыши… Так что извини. В армии ПМР я после войны еще могу послужить, но не более того…

Они некоторое время молчали.

Водитель — морщинистый, монстроватый дед, густо усеянный торчащими из самых неожиданных мест кустиками седой щетины, — все это время молча выслушивавший всю ту ахинею, которую несли за его спиной эти двое малолетних придурков, неожиданно активизировался.

— Сейчас будет Ташлык, — проскрипел он. — Мне — туда… Я вас там высажу…

И снова безнадежно затих.

Они выбрались из машины в Ташлыке и прошли чуть дальше по трассе, чтобы поймать очередную попутку. Вокруг по обе стороны простирались роскошные персиковые сады, еще без плодов в это время года.

Миха шагал рядом с Танюхой, придерживая болтавшийся на плече автомат. Она щебетала о чем-то неважном.

«Боже ты мой, а ведь я люблю ее, — неожиданно понял он, искоса поглядывая на эти нежные линии лица и шеи, на обтянутую платьем грудь, прислушиваясь к чуть-чуть резковатым звукам ее голоса. — Я ее люблю. Я по уши вляпался в эту нахальную девчонку… Господь милостив. После всех сук, блядей и стерв Он все же послал мне Ту. Настоящую…»

Он брел по обочине плечом к плечу с Танюхой и возносил благодарную молитву всемилостивому Господу Вседержителю.

— Э, да ты меня совсем не слушаешь, — вдруг потянула его за рукав Танюха.

— Я… э-э…

— Хорош, нечего сказать! Я тут уже полчаса рассказываю ему о самых разнообразных вещах, а он… — она с притворным недовольством покачала головой и произнесла не терпящим возражений тоном: — Повторяю. Я очень счастлива. У меня все хорошо, — постепенно ее голос изменился. В нем появился сладкий восторг. Танюха даже чуть-чуть задыхалась когда говорила. — Иногда мне кажется, что я начинаю понимать самоубийц. Именно в такие минуты человек начинает желать смерти. Когда очень хорошо, а не когда очень плохо. Потому что смерть — это остановка. И человек умирает, чтобы остановить счастье, чтобы уйти на гребне волны… — Танюха смолкла, потом, через секунду заговорила снова, на этот раз просто игривым томам: — И еще. Я очень люблю весну. Мне ужасно нравятся веточки деревьев с молодой листвой. Понятно?

— Понятно, — истово кивнул Миха.

— Поэтому я сейчас схожу в сад и сорву себе такую веточку. Тоже понятно?

— Но…