Приднестровский беспредел

Положение было — хуже не придумаешь. Лежишь в кромешной темноте между двумя линиями окопов, на открытом пространстве шириной метров сто — сто пятьдесят, а вокруг тебя — сплошной ураган огня, слепящий вихрь, который окружил тебя со всех сторон и не дает никакой возможности не то, что куда-то продвигаться, а просто перевести дух. Да еще этот прожектор, который рыскает в неприятной близости от тебя и, глядишь, вот-вот накроет тебя светящейся накидкой, которую немедленно вслед за этим изрешетят румынские пули. И вокруг — никого, ни одной живой души. Тут уж никто на помощь не прийдет. Тут уж сам выбирайся, братишка!

Миха немного прополз куда-то, потом остановился. Из-за мельтешащего перед глазами прожектора и всех этих бесконечных автоматных и пулеметных вспышек сориентироваться было совершенно невозможно. Миха раздраженно выругался, поднял автомат и выстрелил в прожектор. Насколько большую ошибку он сделал, Миха понял почти немедленно: как следует прицелиться в слепяще яркий прожектор было невозможно, поэтому он промазал; но зато вспышки его выстрелов в самой середине темного массива между двумя огненными линиями сразу же засек «осветитель» со своего здания. Засек и немедленно нацелил на эти вспышки свой прожектор. Миха, ослепленный вторично, снова кинулся, очертя голову, в сторону, в спасительную темноту. На этот раз он не совсем успел: упав на землю, Миха почувствовал острую боль в «невезучей» ноге, той самой, которую в армии жестоко сломали ломом. Сейчас было такое ощущение, будто в ногу воткнули тупой, раскаленный на огне стержень.

Миха застонал, лежа на боку, подтянул к животу поврежденную ногу и принялся рвать из-под маскхалата футболку. Это было очень трудно сделать: над самой макушкой то и дело свистели пули. Все же Михе кое как удалось перемотать рану, и он лежал минут десять, чтобы перевести дух и поднабраться сил.

В конце концов огонь немного ослабел, и Миха пополз к своим. Было очень трудно. При каждом движении пульсирующая боль пронзала ногу. «Трансвааль, Трансвааль, тебе полная жопа…» — зло думал Миха, заставляя себя двигаться вперед. Ползание на руках получалось у него довольно паршиво, но все же он по чуть-чуть приближался к ополченским позициям. «Вот сука, — вдруг прострелило Миху, — я ведь на базе новый камуфляж заначил!.. Меня тут завалят, а его там обязательно сопрут!..» Он с раздражением сплюнул, мотнул головой и энергичнее заработал локтями.

Когда стрельба почти полностью прекратилась, и чертов прожектор наконец погас, Миха снова остановился на отдых. Он лежал, тяжело дыша, смотрел на звездное небо над головой и заставлял себя не обращатьвнимание на боль.

Внезапно он заметил три силуэта, бесшумно двигавшиеся неподалеку. «Свои?.. „Шатуны“?..» Миха уже хотел позвать их, как вдруг один что-то пробормотал по-молдавски. «Ебтать, румыны!..» Миха решительно ухватился за автомат. «Бог ты мой, вот это сидят ополченцы и карабинеры в своих окопах и не знают, что на поле между брустверами по ночам — своя жизнь…» Он направил дуло на румынов и нажал на спуск. Стук очереди заглушил негромкие вскрики, во вспышках выстрелов Миха разглядел, как румыны падают на землю. Невозможно было разобрать, во скольких он попал. Но наверное, не во всех, потому что через мгновение в его сторону застрочил автомат.

Еще через десяток секунд опять возобновилась стрельба по всему фронту. Тяжело грохнули несколько гранатометных выстрелов. Миха отполз чуть подальше, со страхом чувствуя, как силы все больше оставляют его, и снова пострелял по румынам.

Он лежал, дрожа от потери крови, и лихорадочно соображал, что делать дальше. «Надо ползти… Ползти и отдыхать… Главное, держать голову пониже… Надо уходить, а то загнусь…» Миха снова выстрелил напоследок. «Все, пошли…»

Он не успел. Неожиданно совсем рядом взорвался огненный шар, в глазах на миг зажегся ослепительный оранжевый свет, на смену которому пришла темнота отсутствия…

Потом он еще раз выплыл из забытья. Его за руки волокли по земле. «Румыны?!..» Миха с трудом навел фокус и разглядел над собой неясные контуры головы в Фуражке.

— Держись, держись, браток, — бормотал вверху грубый голос. — Щас все будет путем…

«Свои…» — облегченно подумал Миха и вырубился окончательно.

Лежа на койке в одной из палат Тираспольского гарнизонного госпиталя, Миха очень часто вспоминал другое лечебное заведение, другой госпиталь, единственный, где ему пришлось поваляться до этого. Он вспоминал корпусной госпиталь Н-ского армейского корпуса, г. Кяхта, ОЛ ЗабВО. Вспоминал затхлый запах победоносной болезни, навсегда поселившийся под потрескавшимися старыми сводами, вспоминал лица, словно сошедшие с самых мрачных картин Босха, лица, перетекающие одно в другое, похожие одно на другое, лица, создавшие себе безумный мир, и упрямо страдающие в нем. Вспоминал настроение того места, тоскливую безысходность разложившегося трупа, для которого смерть — давно пройденный этап, пройденный неоднократно и с надеждой, но не приносящий никакого облегчения.