Приднестровский беспредел

Кисель, невзрачный сутулый парнишка, почти мальчик, с уныло опущенным носом, меланхолично-медлительный, недовольно ворча, побрел в штабной блиндаж. Кисель не любил приказов из-за необходимости их выполнять и в силу этого не очень хорошо относился к комбату, от которого эти приказы текли, с точки зрения Киселя уж очень мощным потоком. Хорошо себя чувствовал Кисель только в сидячем положении. А очень хорошо — в лежачем. Так вот, рядом с комбатом это было совершенно невозможно.

Зайдя в блиндаж, он покрутил ручку телефона.

— Але! Але!

На том конце провода долго не отвечали. Кисель на всякий случай подул в трубку и снова закрутил ручку.

— Але, мать вашу! Вы что там все, оглохли?!.. Наконец ему ответили. — Кто это?! — кричал в трубку нервный голос. — Кто говорит? Ни хера не слышно!.. Алло!

— Это Кисель, — вальяжно сообщил в трубку Кисель. — Мирча, это ты?

— Я, я! — орал на том конце провода Мирча. — Чего хотел?.. Только погромче говори, а то…

— Але! Ты куда опять пропал?!.. — начал раздражаться Кисель.

— …так шмаляют, что себя не слышу… — на секунду появился в трубке голос Мирчи.

— Мирча! Мирча, ерш твою медь! Да что у вас такое происходит?!..

— …опон на смену приехал… — снова выплыл из небытия Мирча. — А нас, козлы, с позиций не выпускают… Так мы…

— Але!.. Але!..

— …говорят, мол, давайте, воюйте дальше, ребята… Так мы за стволы взялись…

— Так это вы со своими?!..

Тишина.

— Але!.. Да ты куда опять делся, придурок?!..

— …вы теперь поосторожнее на позициях, ребята… Затишье кончилось…

— Але!.. Але!.. Ты меня слышишь?!.. Але!..

Но на этот раз телефон замолчал окончательно. Впрочем, уже и так все было понятно…

Когда Кисель рассказал обо всем ополченцам, над окопом повисло тягостное молчание. Все чувствовали невидимое, но неизбежное приближение новой огненной волны. Приятные дни затишья безвозвратно уходили в прошлое. Противник, кажется, накопил силы для нового удара.

А стрельба на позициях карабинеров все продолжалась.

Вечером в выпуске «брехинжера» рассказали о гибели в бою под Кочиерами восьми военнослужащих армии Молдовы. Было сообщено, что их похоронят как национальных героев, со всеми соответствующими воинскими почестями.

На следующий день возобновилась война.

— Не дави на меня, — потребовал — впрочем, довольно вяло — Миха, помогая Танюхе сесть на порожек рядом с собой. — Никогда не смей на меня давить…

— Ни в коем случае, — заявила Танюха, отвешивая шутливый поклон. — Да и как можно даже помыслить о том, чтобы надавить на такого доблестного вояку, героя «шатунских» шатаний… Но все же?.. Все же мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос…

— Я тебя застрелю, — попытался вернуться к истокам их взаимоотношений Миха. — Просто возьму и застрелю. В упор. А потом…

— Хорошо-хорошо, застрелишь, — немедленно согласилась Танюха. — Я даже сама сниму автомат с предохранителя. Но только у приговоренных к смерти всегда есть право на последнее желание, верно? Так вот, я желаю…

— Чтобы я поцеловал тебя в те уста, которыми ты не говоришь по-фламандски? — с иронией ввернул Миха.

Танюха звонко рассмеялась.

— Это будет второе желание. Перед очередным расстрелом. А пока мне бы хотелось, чтобы ты ответил на мой…

— Да. Да, — обреченно сказал Миха. На его лице была написана покорность судьбе, как у какого-нибудь неудачливого Синдбада, который долго и мужественно боролся со штормом, а теперь, потерпев поражение, с фаталистическим спокойствием идет ко дну. — Да.

— Что «да»?

— Это уже второй вопрос.

— Хорошо, потом можешь расстрелять меня еще разок, — согласно кивнула Танюха. — Только отвечай.

— Ну хорошо, хорошо, — пробормотал Миха с деланным раздражением. — Ну так слушай: я действительно очень рад тебя видеть; я действительно получаю удовольствие от общения с тобой; я действительно отношусь к тебе совершенно по-особому; я действительно… э-э… ношу сорок второй размер обуви и сорок восьмой — одежды; я действительно не состою в Обществе По Обмену Опытом Между Обществами По Обмену Опытом, сокращенно ОПООМОПОО; я действительно…

— Достаточно! — замахала руками Танюха. — Достаточно.

— Но все это, — уже серьезней продолжал Миха, — ровным счетом ничего не значит. Потому что так исторически сложилось, что мы совместились по шкале временных и пространственных координат не только с тобой, но и с толпой воинственных правобережных героев. Разумеется, в конце концов их бренные останки унесут обратно за реку, и более приятного зрелища, на верное, не существует в природе, — на его лице появилась добрая улыбка патологоанатома. — Но до этого счастливого дня может произойти множество гадких, мерзких вещей; например, мне могут раскурочить бошку из чего-нибудь стреляющего — благо, выбор необычайно велик, — или, скажем, одна моя знакомая приднестровская красавица сделает поворот оверштаг и отплывет в неизвестном направлении…

— Этого не произойдет, не надейся…