Приднестровский беспредел

— По трапам, — мотнул головой Андрей и, заметив на Михином лице вопросительное выражение, пояснил: — Там, под мостом, трапы такие есть, металлические, для обслуживания. Узенькие, конечно, но нам хватит. Да и в штаб надо бы зайти, а то подкреплений от них до зимы не дождешься… Слышь, — встрепенулся он, — а может быть, там думают, что нас всех просто поубивало, а?..

— Но менты ж бендерские следом за нами прорвались? — негромко произнес Миха. — А «ЗИЛ» ихний обратно ушел… Так что, думаешь, не передали, что мы здесь оборону держим?..

— Да хер их знает, в этом бардаке. — с раздражением ответил Андрей. Вот увидишь, для них там, в штабе, будет большой новостью, что мост уже наш… А к тому же, тот «зилок» обратно укатил весь в решето, разве не помнишь? Может, водилу тоже убило, а машина к Парканам так, накатом, съехала…

— Ну прямо… — с легким недоверием сказал Миха. — Прямо таки накатом…

— Ладно, надо идти. Вы того, поосторожней здесь. У румынов народу, техники много, так как бы в ответку не поперли.

— Пусть прут… Нам техника нужна… Видишь, нашу-то всю — побили… А народ… — в Михином тоне появилась нездоровая серьезность. — Пленные — важный фактор в восстановлении разрушенного войной народного хозяйства…

Но Андрей его уже не слушал: он пинком поднял пленного румынского щегла на ноги и погнал его в сторону моста.

Стрельба почти затихла. Румынов нигде не было видно. Ни в пустых проемах улиц, ни на крышах девятиэтажек. Справа поросшим травой безобидным каменным гиппопотамом затихла Бендерская крепость. Миха вздохнул и закрыл глаза.

Атака — это было новое странное ощущение. Ощущение магнетической обнаженности. Как будто ты совершенно наг, как в первый дедь творения, наг от всего — от защиты, от одежды, от Бога.

Сегодня тебя больше ничего не прикрывает, и твое мужество, твоя вера, твои ум и честь превратились в прозрачные газовые накидки.

Но самое страшное — это обнаженность души. Когда ее лишенная внешней оболочки цивилизованности и воспитания плоть, окровавленная, перевитая вспухшими жилами, начинает дрожать под прикосновениями густого и обжигающего как ртуть воздуха внешнего мира. Когда она, эта душа, оказывается один на один со склепанным из адреналина и желчи зеркалом, в котором она видит себя без прикрас, жалкий комочек самомнения, комплексов и желаний, густо политый липким соусом страха.

А потом еще магнетизм. Как обнаженное тело, неожиданно появившееся где-нибудь на улице города, словно магнитом притягивает к себе безвольно плавающие в пространстве взгляды, так и обнаженная душа атакующего солдата притягивает к себе всю ненависть, злобу и отвращение визави, сидящего в окопе напротив.

Дух первичен, материя вторична. Это значит, что вслед за ненавистью, злобой и отвращением в голого безумца, бегущего в атаку, немедленно стремятся впиться все пули, мины, ракеты и снаряды, которые только существуют в природе. И спасает некоторых из атакующих только их многочисленность, и еще то, что материальные орудия убийства, к счастью, пока так несовершенны…

— Нет-нет, мужики, вы тут мне можете петь, что хотите, но я своих людей на смерть не пошлю! — с нажимом заявил командир ополченцев. — А вы, казачки, тоже хороши: пришли сюда, когда все ваши убыли на мост воевать, и теперь воду мутите!.. Очень подраться охота? Так надо было приезжать вовремя, ясно?..

Вокруг него столпилось человек пять казаков.

— Да брось ты, дядя! — нервничали казаки. — Опоздали и опоздали, с кем не бывает! Так мы потому и рвемся туда, чтобы к своим, чтобы помочь, понимаешь? А ты пуршишь тут бестолку… Ты б давно уже собрал своих людей, их вон у тебя сколько, да перебросил на тот берег, чтобы закрепить позицию, чтобы румыны не выбили. А то ведь, если выбьют, то все зря, понимаешь? Все по-новой начинать надо будет. А значит, сколько людей на шару погибло и еще погибнет!..

— Да с чего вы взяли, что они там закрепились?! — набычился командир ополченцев. — Их всего-то была неполная сотня. А огонь знаете какой был? Румыны всех перещелкали у заграждений, да и дело с концом, потому и стрельба стихла… — он покачал головой. — Нет, мужики, вы мне пойте, что хотите, а я своих людей на верную смерть не пошлю…

Лобода, пожилой крупный казак в полевой форме, во время спора молчал, хмыкая в пышные ржаные усы, только раз за разом прикладывался к биноклю. Потом, когда казаки, кажется, потеряли надежду уговорить Іомандира ополченцев, Лобода протянул тому бинокль.

— На, посмотри.

— Куда? — недовольно взглянул на него тот.

— На город, куда ж еще?

Командир ополченцев недовольно пожал плечами, мол, хера там еще смотреть, но бинокль взял.

— Е-елочки точеные, — протянул он через несколько секунд, не отрываясь от окуляров. — А ведь точно, вон на той стороне казачье в фуражках шляется…

— Ага! — зашумели казаки. — А мы что говорили? А ты — перещелкали, перещелкали!.. Так что, поведешь людей на тот берег?

— А чего с вами сделаешь? Поведу. Раз есть куда.

— Казаки пойдут сзади, сказал с расстановкой Лобода. И пояснил: — А то знаю я твоих вояк.

— Чего это сзади? — встрепенулся командир.

— Увидишь, чего…