Придурок

Вряд ли. Корни солженицынские в России. Он без неё жить не сможет. Не тот автор. Вот Вознесенский сможет, а он не сможет. Да и слышал я его интервью. «ВВС» или «Свободе» — не помню. Там корреспондент его спрашивает, почему он не переедет на Запад? Запад бы его принял. А он ответил, что переезд его невозможен, потому что сразу изменится точка отсчёта. Потому что, если он пишет здесь, то это критический взгляд русского человека на русскую действительность. А если он то же будет писать за рубежом, его вещи будут иметь другой оттенок, оттенок критиканства… нет, я не могу… не смогу передать точно смысл его слов. Но мне кажется, он произнёс слово «клевета».

— Выдумываешь ты всё, Дед… Не мог он такого сказать.

— Знаете, я так уверен был прежде… Нет, мне кажется, так он и сказал… в действительности, — говорит Пётр, но в глазах его я не вижу уверенности. Хотя… хотя и мне кажется, что я слышал это интервью. Но я не стану говорить об этом вслух.

— Ты какой-то половинчатый. Недоделанный ты какой-то, Дед!.. — упрекает его Гришка. — Да и какой ты Дед, в самом деле?! Ты и не Дед вовсе. Ты!.. Ты не то Петрушка, не то Илюшка какая-то. Серединка на половинку. Ха, да и только! — обзывает его Гришка и отворачивается. Это он сердится так. Он добрый, он славный. Просто он любит крайности.

— Ты не обижайся на него, Дед, — говорит Женя.

— У нас сегодня особый день, — говорит он. — Светик сегодня впервые на работу вышла. Шеф (это женин руководитель) её в читальный зал Библиотеки Академии Наук устроил. Сокращенно БАН. Она мне утром говорит, я в баню пошла, понимаете? Она у меня в БАНе работает. В бане, понимаете? Какого?!

— Кому шайки-лейки? — смеётся Света. — А может, спинку потереть, — понижает она голос и глазками так делает. Ну, как тут устоять!

— Ладно, — говорю я и вздыхаю. — Три спину.

— Щас! — говорит, а голосок как у лисоньки.

— Щас! — говорит, а глазками томно так делает сквозь опущенные ресницы.

— Шас, — говорит и со спины заходит, а там уж и пускает веселые свои кулачки в прогулку по моей спине. Ох, спинушке моей!..

— В Париже сейчас хорошо! — говорит Гришка.

— Тебе-то откуда знать?

— Я-то уж знаю!.. Знаю. Я-то уж… Свобода. Понимаешь? — сво-бо-да!

— А здесь ты чем не свободен?

— Мир должен меняться, — говорит он. — Я хочу, чтобы джинсы (ну, хоть арабские какие-нибудь) вышел за угол и купил.

— Ты о джинсах или свободе?

— Я о том, что мир должен меняться. А джинсы — это один из атрибутов меняющегося мира. Джинсы — символ свободы.

— Если серьёзно, то это должно быть смешно, что джинсы могут быть символом свободы. Не книги, а джинсы.

— Книги — это для одних, а джинсы — для других, — говорит Женя, и только по глазам видно, что он смеётся.

Вообще, этот разговор давний. И суть его в том, что «должно же что-то меняться», потому что «так же нельзя», но когда мы начинаем говорить о том, что бы нам хотелось в этом изменённом мире, всегда эти «маяки» кажутся Проворову мелкими. Такими, ради которых и языки-то драть не стоит. Но мы дерём, потому что за мелочью этой видится нам нечто иное, что выразить мы просто не в силах, что не по нашему уму, может.

— Ты просто не замечаешь перемен, а мир наш постоянно меняется, — говорит Петя. — Я старше, и поэтому помню, как мать замерла у чёрного раструба репродуктора в марте пятьдесят третьего. «Мам, мам!..», а она плачет: «Что-то теперь будет»? И было. Страна совсем другая стала.

— Дед, — говорит ему Гриша, — ты, наверное, действительно старый, раз не видишь ничего. Мир застыл. Мы живём, отгороженные от цивилизации. Мы изгои в этом мире. Пойми, всё менять надо. Кардинально. А так, как всё происходит, так мне всей моей жизни не хватит. Чтобы пожить…

— А ты же не о переменах говоришь, ты говоришь о революции, а чтобы к революции идти, нужна идея, за которой люди пойдут. На смерть пойдут. Суть идеи нашей — я говорю нашей, потому что мы здесь живём суть нашей идеи в тезисе: «Кто не работает, тот не ест». Представь лозунг: «Пусть ест тот, кто не работает. Да здравствует! Ура!» — и вся страна на баррикадах? Чтоб ели те.

— Ты передёргиваешь… утрируешь!

— Каждому по труду, от каждого по способностям — самый справедливый принцип!

— Я думаю, что Дед прав, — говорит Юра и руки свои как-то деликатно так соединяет и оглаживает.

— А кто вам сказал, что мир должен быть обязательно справедливым? — неожиданно для себя подаю я реплику. — Наверно, ему безразлично… Наверно, мир должен быть в равновесии: в нём плохого и хорошего должно быть… отмерено… То есть, если кому хорошо, то кому-то должно быть плохо. Может, одному хорошо — ну просто очень-очень, а сотням плохо. Но в среднем по стране: поровну. Среднеарифметически. Это как в том анекдоте. Про цирковой номер. Про фокусника… Когда подвешивается под купол огромная бочка с дерьмом, вот она летит вниз, взрывается, брызги летят… Все в дерьме, и тут выхожу я — весь в белом! Праздник души.

— Жаль только, что все эти великие принципы социализма существуют отдельно от нас. Они отдельно. И мы отдельно, — говорит друг наш Женя, и мы успокаиваемся. Хорошо, когда рядом умный друг.