Придворное общество

Но, возможно, стоит, подводя общий итог, прояснить еще раз, не сколько более определенно, что может дать исследование этой придворной фигурации людей для понимания конца ancien régime, перехода к использованию физического насилия со стороны тех групп, которые прежде были отстранены от контроля над монополией на насилие и от тех потестарных возможностей, которые предоставлял этот контроль. Взрыв насилия невозможно в полной мере понять, если принимать во внимание лишь те необходимости, которые обременяют низшие слои, в конце концов, совершающие революцию; его можно понять, только если мы примем во внимание также и необходимости, испытываемые элитами, высшими слоями, против которых обращена эта вспышка насилия. Понимание этих необходимостей, а тем самым и революции оказывается невозможно, пока в поиске структурно-адекватного объяснения революции мы неосмотрительно руководствуемся заявлениями революционеров. В глазах многих из них аристократия во главе с королем в самом деле была главным виновником того положения, против которого они боролись. С точки зрения революционных масс, различия и колеблющийся баланс напряжений между королями или их представителями, чиновной знатью и «дворянством шпаги» имели не очень большое значение. Буржуазные историки также часто не осознавали собственного значения соперничества между этими монопольными элитами, введенные в заблуждение тем обстоятельством, что здесь были вполне возможны переходы например, в форме выдвижения отдельных выходцев из чиновной знати в «дворянство шпаги» или брачных союзов между этими двумя категориями знати. Но в глазах самих людей, принадлежавших к таким монопольным элитам, эти возможности перехода нисколько не стирали различий в их структуре, традициях и интересах. «Судейско чиновничий слой», включая его элитную дворянскую группу, обладал монополией на занятие на следственных и большей частью продававшихся должностей в гражданской администрации; «дворянство шпаги», не считая своего рода монополии на сеньориальное землевладение, обладало монополией на занятие высших (и некоторых средних) военных, дипломатических и придворных должностей. До последних десятилетий существования режима представители этих отрядов знати, несмотря на все попытки реформ, вели — отчасти с представителями короля, отчасти друг с другом — упорную борьбу за сохранение своих монополий и связанных с ними привилегий, как и за занятие высших правительственных должностей. Революция не только положила конец существованию определенного слоя общества старого порядка; она не только уничтожила известную часть родовой аристократии: быть может, еще радикальнее и бесповоротнее она уничтожила привилегированные слои буржуазии и чиновную знать, которая, первоначально происходя от этой буржуазии, несмотря на все перекрестные связи и временные союзы, в фигурации ancien régime постоянно была соперником королей и различных группировок «дворянства шпаги». Одновременно с аристократами исчезли парламенты, а также налоговые откупщики и финансисты буржуазного происхождения, исчезли цеховые должности и другие формы проявления этого старого типа буржуазии. Многие из исчезнувших с революцией институтов ancien régime уже задолго до революции не имели никакого значения и функции для национально-государственного общества, складывающегося под покровом старого порядка, хотя были не лишены известной функции для короля и существующего режима. Предложений о государственной реформе появлялось более чем достаточно. Одна из главных причин неэффективности этих попыток реформ заключалась в том, что сами монопольные элиты ancien régime были не едины, а внутренне расколоты, что они составляли комплекс групп, соперничающих друг с другом и держащих друг друга в постоянном напряжении. В эпоху Людовика XIV эта система взаимно враждующих элит с двумя основными отрядами привилегированными элитами буржуазного и дворянского происхождения — была еще довольно гибкой. Сам король, благодаря своей удаленности от всех других групп и умелой стратегии правления, мог поддерживать в движении эту систему напряжений и, в известных пределах, исправлять нестроения. Если мы сравним фигурацию напряжений между общественными элитами в эпоху Людовика XIV с той, которая сложилась в эпоху Людовика XVI, то обнаружим изменение, которое, наверное, лучше всего определить так: фигурация напряжений в основных своих чертах осталась прежней, но она застыла в такой форме, которая не давала абсолютного перевеса ни одному из трех основных центров власти — ни королям, ни парламентам, ни «дворянству шпаги». Интриги, смена министров, колебания равновесия власти между основными и множеством второстепенных групп происходили чаще, чем в эпоху Людовика XIV, потому что король обладал теперь меньшей властью, потому что сам он был сильнее вовлечен в игру противостоящих групп и уже не мог более, подобно Людовику XIV, направлять сиюминутные колебания конфликтов напряжений как бы извне, в роли решающего арбитра. Здесь мы сталкиваемся с явлением, которое следует рассматривать как модель для других. Перед нами фигурация правящих элит, которые находятся в плену полярности своих собственных напряжений, как в некоторой ловушке. Их мысли, их оценки, их цели — все до такой степени ориентировано на соперника, что каждый шаг, каждое движение их самих или их соперника они видят в свете тех преимуществ или недостатков, которые они могут принести им или противной стороне. Представители того или иного из этих основных отрядов элиты довольно часто, особенно в различных придворных схватках за власть в последние десятилетия истории монархии, пытаются ограничить привилегии, а тем самым и возможности какой-либо другой группы. Но возможности, в целом, распределены слишком равномерно, и общая заинтересованность в поддержании традиционных привилегий ввиду растущего давления со стороны непривилегированных слоев слишком сильна, чтобы какая-либо из сторон могла получить решительный пере вес власти над другой. Равномерное распределение власти между монопольными элитами, о сохранении которого Людовик XIV заботился сознательно как об условии укрепления своих собственных позиций, отныне стало как бы самоуправляющимся. Каждая сторона недремлющим оком следила за тем, чтобы ее собственные привилегии, ее собственные возможности и власть не потерпели никакого убытка. А поскольку любая реформа режима несла в себе угрозу существующим привилегиям и влиянию одной из элит по сравнению с другими, никакая реформа не была возможна. Привилегированные монопольные элиты застыли в балансе сил, закрепленном усилиями Людовика XIV.