Придворный

– Да, очень полезное дело – научить женщин любви, – вставил Унико Аретино. – Редко мне приходилось видеть таких, которые бы это умели. Но почти все они соединяют с красотой жестокость и неблагодарность к тем, кто вернее всего им служит и по своему благородству, учтивости и добродетели был бы достоин получить в награду их любовь, но при этом часто отдают себя в добычу набитым глупцам, порочным бездарям, – а те их не только не любят, но и ненавидят.

Поэтому, чтобы они гнушались таких ужасных ошибок, может быть, хорошо бы прежде всего научить их, как избирать поистине достойного любви и как впоследствии любить его. Для мужчин это не столь необходимо, ибо они и так слишком хорошо это знают. Я сам это могу подтвердить, ибо меня не учил любви никто, кроме божественной красоты и еще более божественного нрава одной госпожи, – так что не обожать ее было не в моей воле и не требовалось мне в этом ни искусства, ни наставника. Думаю, что так бывает со всеми, кто истинно любит. Поэтому более уместно было бы учить придворного тому, как сделаться любимым, чем как любить.

LXI

– Вот и поведайте нам об этом, синьор Унико, – сказала синьора Эмилия.

Унико ответил:

– Думается мне, речь должна идти о том, как, ухаживая за женщиной и делая ей приятное, приобрести ее благоволение. Но о том, в чем женщины видят настоящее ухаживание и что им приятно, надо бы, наверное, послушать самих женщин. Им часто хочется вещей столь странных, до каких ни один мужчина не додумается, а порой они даже сами не знают, чего им хочется. Поэтому хорошо, если бы вы, синьора, – поскольку вы женщина и, следовательно, должны знать, что нравится женщинам, – взяли на себя этот труд и принесли всем нам великую пользу.

– Вы, синьор Унико, имеете у женщин такой безусловный успех, что не нужно лучшего доказательства ваших познаний в этой области, – сказала синьора Эмилия. – Вы прекрасно знаете все способы завоевать их милость; вам и впору быть наставником в этом деле.

– Синьора, – ответил Унико, – самый полезный совет, который я мог бы дать одному влюбленному, – это помешать вам влиять на даму, чьей милости он ищет. Ибо сколько бы добрых качеств ни видели во мне, как вы говорите, остальные женщины, – все они, вместе с самой преискренней любовью, не помогли мне сделаться любимым ею, не пересилив ту неприязнь ко мне, которую вы ей внушили.

LXII

Синьора Эмилия вскинула брови:

– Синьор Унико, Боже сохрани меня не только сделать, но даже помыслить что-то такое. Попытайся я внушать к вам неприязнь, я бы не только перешла границы должного, но и выставила бы себя неразумной: ведь внушить ее невозможно. Однако если вы таким способом хотите заставить меня говорить о том, что приятно женщинам, я, пожалуй, скажу. Но если вам мои слова не понравятся, на себя и пеняйте.

По-моему, тот, кто стремится быть любимым, должен любить сам и быть любезным{451}: этих двух вещей достаточно, чтобы приобрести любовь женщины. Теперь отвечу на ваше обвинение. Всякий знает и видит, что вы очень даже любезны. Однако в том, что вы любите искренне, как говорите, я, признаться, сомневаюсь, – вероятно, и не я одна. Вас даже слишком можно полюбить, и вы были любимы многими женщинами. Но большие реки, разделяясь на множество рукавов, становятся малыми ручьями; так и любовь, разделенная на много предметов, ослабевает.

Эти же ваши постоянные жалобы и обвинения в неблагодарности, адресованные женщинам, которым вы служили (чему я, зная о множестве ваших достоинств, не верю), – что-то вроде маскировки, способ утаить милости, утехи и удовольствия, которых добились вы в любви, и заверить женщин, которые вас любят и отдают себя вам, что вы их не ославите. Они и рады, что вы так открыто повсюду показываете ваши выдуманные любови, прикрывая настоящие – которые у вас были с ними. И если те женщины, любовь к которым вы изображаете, не так просты, чтобы вам верить, это совсем не потому, что я кому-то внушаю неприязнь к вам. Просто ваши любовные приемы становятся мало-помалу известны.

LXIII

– Я даже не стану опровергать ваши слова, – отозвался Унико. – Уж, видно, такова моя судьба, что мне не верят, когда я говорю правду. Зато вам верят даже в том, что вы придумываете.

– Вы лучше скажите, синьор Унико, что вы не настолько любите, как в том уверяете, – парировала синьора Эмилия. – Ведь если бы любили, то все ваши желания направили бы на то, что есть благо для вашей любимой, и хотели бы того же, чего и она: ведь таков закон любви, не правда ли? Но ваши обильные жалобы на нее выдают или какой-то обман с вашей стороны, о чем я уже сказала, или что хотите того, чего она не хочет.

– Я как раз того и хочу, чего хочет она! Это и есть доказательство моей любви, – все более распалялся синьор Унико. – А жалуюсь потому, что она не хочет того, чего хочу я, и в этом знак, что она меня не любит… согласно тому же закону, на который сослались вы.

Но синьора Эмилия твердо продолжала: