Придворный

Для другого рода розыгрышей, когда человек сам себя обманывает, нет лучшего примера, чем случай, бывший не так давно со мною. В один из дней минувшего Карнавала монсиньор кардинал Святого Петра во Узах{327}, который знает, как я люблю в маске разыгрывать монахов, устроив загодя все, что у него было на уме (потом откроется, что именно), подошел вместе с монсиньором Арагонским{328} и некоторыми другими кардиналами к окнам в Банках{329} с таким видом, будто они собираются смотреть на маскарадное шествие, какое обычно бывает в Риме. Тем временем проезжал верхом в маске и я. И, увидев монаха, который стоял на одной стороне улицы как будто замечтавшись, подумал, что мне повезло, и кинулся к нему, как голодный сокол на сурка. Спросил его, кто он, он ответил. Я сделал вид, будто знаю его, и стал изо всех сил уверять, что его, по причине каких-то порочащих сведений, сейчас разыскивает барджелло{330}, а в утешение предложил проехать со мной до канцелярии, а там, мол, я его на какое-то время спрячу. Монах, перепуганный, весь дрожа, казалось, не знал, что делать. Он твердил, что боится быть арестованным, если уедет слишком далеко от Сан-Чельсо{331}. Но я столько наговорил ему в ободрение, что он все-таки влез на лошадь и уселся за мной. Я, решив, что уже у цели, поворачиваю коня к Банкам; конь идет, подскакивая и лягаясь во все стороны. Представляете себе зрелище: монах сидит верхом за человеком в маске, мантия развевается по ветру, голова болтается туда-сюда, весь вид такой, будто он вот-вот сверзится. Глядя на эту картину, эти господа начинают метать яйца из окон; за ними – банкиры и все, кто там был; словом, яйца летят не хуже, чем град с неба, а попадают почему-то все больше по мне. Я-то, конечно, не очень этим озабочен – ведь я же в маске – и думаю, что весь этот смех над монахом, а не надо мной; и так и разъезжаю вперед-назад по Банкам, при всей этой буре над моей головой; хотя монах уже едва не плача умоляет меня дать ему сойти, чтобы не наносить такого бесчестия монашескому одеянию. А потом, мошенник этакий, украдкой подхватывает яйца, протянутые ему кем-то из конюхов, поставленных там нарочно, и, прижавшись ко мне вплотную, как будто чтобы не упасть, начинает разбивать их мне то о грудь, то об голову, то прямо об лоб; словом, всего меня приводит в надлежащий вид. И наконец, когда все уже устали хохотать и бросать яйца, он спрыгивает с лошади, откидывает назад капюшон, обнажая богатую копну волос, и с поклоном говорит: «Мессер Бернардо, я тот парень из конюшни Святого Петра во Узах, который приставлен ходить за вашим мулом». Тут уж не знаю, чего было для меня больше – горя, гнева или стыда. Чтобы избежать худшего, я обратился в бегство к дому и в следующее утро боялся высунуть нос на улицу; но смех от этого розыгрыша не смолкал не только весь следующий день, но продолжается, наверное, и до сих пор.

LXXXVIII

И после того как компания снова изрядно посмеялась над рассказом, мессер Бернардо продолжил:

– Есть еще очень приятный способ розыгрыша (он же и удобная возможность для шутки), когда притворяешься уверенным, что человек хочет сделать то, чего в действительности делать не собирается. Подобно тому как случилось со мной в Лионе, на мосту. Однажды вечером после ужина мы шли вместе с Чезаре Беккаделло{332}, шутили, а потом принялись хватать друг друга за руки, как будто собираемся бороться, потому что нам показалось, что на мосту никого нет. В это время подошли два француза, которые, видя нашу борьбу, спросили, что происходит, и стали разнимать нас, думая, что между нами все всерьез. Тогда я говорю: «Помогите мне, господа, ибо этот дворянин, бедняга, при некоторых фазах луны теряет рассудок и как раз сейчас пытается броситься с моста в реку». Эти двое сейчас же кидаются к Чезаре и, вместе со мной схватив его, крепко держат. Он, говоря мне, что я одурел, с силой вырывается у них из рук, но они только крепче держат его. Прохожие, видя всю эту свалку, гурьбой бегут к нам, и чем больше мой Чезаре отбивается руками и ногами, входя уже в бешенство, тем больше собирается народ. Видя, с какой силой он сопротивляется, все твердо убеждаются в том, что он хочет прыгнуть в реку, и только более рьяно стискивают его. Наконец, целая толпа народу тащит его волоком до харчевни, всего расхристанного и без берета, белого от ярости и стыда, ибо, что бы он ни говорил, ничего ему не помогает; французы его не понимают, а я, провожая его до харчевни, только и могу горевать о злосчастном приключении с беднягой, который вот так запросто попал в сумасшедшие.

LXXXIX

Но, как уже было сказано, о розыгрышах можно говорить долго. Довольно дать общее правило: ситуации, из которых они возникают, – те же, что и для шуток. Примеры их бесчисленны, мы наблюдаем их ежедневно.