Придворный

– В самом деле, любовная страсть является большим извинением в любом проступке, – ответил мессер Бернардо. – Тем не менее, что касается меня, я думаю, благородный человек, достойный своего звания, должен и в этом, как во всем остальном, быть искренним и правдивым. И если даже вероломство по отношению к врагу справедливо считается низким и весьма отвратительным, подумайте, насколько более тяжким грехом должно считаться оно по отношению к тому, кого ты любишь. И полагаю, что всякий благородный влюбленный переносит столько трудов, столько бессонных ночей, подвергает себя стольким опасностям, проливает столько слез, использует все способы и возможности угодить любимой женщине, главным образом не с целью овладеть ее телом, но овладеть твердыней души, раздробить крепчайшие алмазы, растопить льды, подчас таящиеся в нежной женской груди. Вот что я считаю истинной и несомненной целью, к которой стремится благородное сердце. И будь влюблен я сам, я предпочел бы просто знать, что та, которой я служу, взаимно любит меня сердцем и дарит мне душу, вовсе не имея с ее стороны никакого другого удовлетворения моему чувству, нежели насладиться ею и овладеть ею всей против ее воли; ибо в последнем случае мне бы казалось, что я владею лишь мертвым телом. Поэтому стремящиеся насытить свои вожделения посредством таких розыгрышей, которые лучше назвать не розыгрышами, а вероломством, во-первых, наносят оскорбление, а во-вторых, овладевая телом против воли, не достигают того удовлетворения, какого следует желать в любви. То же самое скажу и о других, использующих в любви чары, приворот, а иногда силу, снотворные средства и тому подобное. И да будет вам известно, что и подарки сильно уменьшают наслаждение от любви, так как мужчина может оставаться в подозрении, что женщина его не любит, а лишь делает вид, будто любит, желая извлечь из этого выгоду. Так что нужно весьма дорожить любовью женщины, если она знатна, ибо ее чувство не может происходить из иного источника, как только из подлинной и несомненной любви; знатная госпожа никогда не выкажет свою любовь к тому, кто ниже ее по положению, если не любит его от всего сердца.

XCV

Синьор Гаспаро ответил на это:

– Я не спорю с тем, что намерение влюбленных, их труды и опасности должны иметь своей целью скорее завоевание души, нежели тела любимой женщины. Но те обманы, которые вы у мужчин называете вероломствами, а у женщин – розыгрышами, являются наилучшими средствами к достижению этой цели, ибо кто владеет телом женщины, тот всегда является и господином ее души. И если хорошо помните, жена Филиппелло после всего огорчения из-за обмана, подстроенного ей Риччардо, разобравшись, насколько поцелуи любовника слаще мужниных, и сменив суровость на сладостную любовь к Риччардо, с того самого дня нежнейшим образом к нему привязалась. Вот вам, пожалуйста: чего не могли сделать частые посещения, подарки и многие столь долго выказываемые знаки любви, то сделала в недолгое время простая близость между ними. Как видите, этот разыгрыш (или назовите его вероломством, если угодно) стал прекрасным способом овладеть, как вы скажете, твердыней ее души.

– Ваше предположение, – заметил на это мессер Бернардо, – совершенно ложно. Ведь если бы женщины всегда отдавали свою душу тем, кто обладает их телом, то каждая из них больше всех на свете любила бы собственного мужа. Мы, однако, видим иное. Но Боккаччо был, как теперь вы, большим – и несправедливым – врагом женщин.

XCVI

Синьор Гаспаро ответил:

– Повторяю, я им вовсе не враг; но среди мудрых мало таких, которые высоко ставили бы женщин, – даже если подчас в каких-то своих видах они выказывают противоположное.

– Вы не только женщин оскорбляете, – отозвался мессер Бернардо, – но и тех мужчин, которые относятся к ним с почтением. Однако я, как уже сказал, не хочу пока отходить от моей темы – розыгрышей – и пускаться в столь трудное предприятие, как оборону женщин от вас, великого воителя{343}. Поэтому закончу уже мою речь, которая вышла, возможно, куда более долгой, чем было нужно, но определенно менее приятной, чем вы ожидали. И поскольку я вижу, что женщины остаются спокойны и терпеливо сносят ваши обиды, то склонен отчасти признать верность сказанного синьором Оттавиано: что их не очень-то заботит, когда о них говорят дурно, кроме лишь упреков в нецеломудрии.

Тогда большинство женщин, по знаку, данному синьорой герцогиней, поднялись с мест и со смехом поспешили к синьору Гаспаро, словно собираясь надавать ему тумаков или сделать с ним то же, что вакханки с Орфеем{344}, при этом говоря:

– Вот сейчас увидите, заботит нас или нет, когда о нас говорят дурно!

XCVII

И так, частью из-за раздавшегося смеха, частью из-за того, что все повскакали с мест, показалось, что сон, который уже смежал глаза некоторых, рассеялся. Но синьор Гаспаро сказал:

– Хорошенькое дело! Зная, что не правы, они хотят употребить силу и закончить беседу, проводив нас, как говорится, по-браччански{345}.