Придворный

– Нет, вы положительно не можете не выказать при любом случае вашего дурного отношения к женщинам! – улыбаясь, отвечал Маньифико. – Но я, кажется, сказал достаточно – особенно для таких слушателей, как наши. Ибо, думаю, среди них нет ни одного, кто бы не знал, что женщине не пристало упражняться с оружием, скакать верхом, играть в мяч, бороться и делать многое из того, что прилично мужчинам.

– А ведь у древних, – возразил Унико Аретино, – было в обычае, что женщины нагими боролись с мужчинами. Но мы утратили это доброе обыкновение, как и многие другие.

– И мне случалось видеть, как женщины играли в мяч, – сказал мессер Чезаре Гонзага, – а еще упражнялись с оружием, скакали верхом, ходили на охоту и делали почти все, что делает мужчина.

VIII

Маньифико сказал в ответ:

– Раз уж мне дано право сочинить эту даму по собственному вкусу, я не только не одобряю, чтобы она делала суровые и требующие большой крепости мужские упражнения, о которых у нас шла речь, но и приличные для женщины пусть делает с разбором и с тем кротким изяществом, которое, как мы говорили, ей так к лицу. И не хотелось бы мне видеть, чтобы она, даже танцуя, делала движения слишком бойкие или требующие чрезмерных усилий, а в пении или игре на музыкальных инструментах – резкие и частые фиоритуры, показывающие больше мастерства, чем мелодичности; также и сами инструменты, на которых она играет, должны соответствовать этому намерению. Вообразите, как неприятно видеть женщину, играющую на барабане, дудке, или трубе, или других подобных инструментах, оттого что резкость их звука скрывает или вовсе отнимает мягкую нежность, так украшающую любое ее движение. Поэтому, когда она готовится танцевать или играть, пусть ждет, пока ее попросят, соглашаясь не без доли стеснения, показывая ту благородную стыдливость, которая противоположна развязности. С тем же намерением подобает ей и согласовывать свои наряды, одеваясь так, чтобы не казаться тщеславной и легкомысленной. Но поскольку женщине позволительно, да и положено, более тщательно заботиться о своей красоте, чем мужчине, и при этом существуют разные роды красоты, нашей даме следует уметь разбираться, какие платья увеличивают ее изящество и лучше подходят к тому, чем она в этот момент намерена заниматься, и именно те и надевать.

Если она сознает в себе яркую и живую красоту, пусть содействует ей и движениями, и словами, и платьями, чтобы все это имело оттенок веселости; равно как другая, сознающая свою плавную и степенную повадку, соединяет с ней и другие средства в том же роде, чтобы еще подчеркнуть то, что даровала ей природа. Таким же образом, будь она несколько более дородной или, наоборот, более худощавой, чем нужно, будь она белокожей или смуглой, – пусть помогает сама себе своим платьем, но сколь возможно незаметнее; и пусть кажется, что, держа себя всегда ухоженной и чистой, она не прилагает к этому особенного старания.

IX

Но синьор Гаспаро спрашивает меня, что это за вещи, в которых наша дама должна быть осведомлена, и в какой манере ей подобает общаться, и предназначены ли ее добрые качества на то, чтобы служить этому общению. Отвечаю: пусть она имеет познания во всем том, что, по мнению графа Лудовико и мессера Федерико, должен знать придворный. А в тех упражнениях, о которых мы говорили, что они ей не подходят, пусть разбирается в той мере, как те, кто ими не занимаются сами, – хотя бы с целью уметь похвалить и оценить подвиги рыцарей сообразно их заслугам.

Итак, повторяя вкратце сказанное, пусть наша дама имеет познания в литературе, в музыке, в живописи, умеет танцевать и поддерживать праздничное веселье. Прибавим к этому скромную умеренность, поддержание доброй славы о себе и остальное, что мы выше сочли важным для придворного. Так она будет весьма изящной в своих речах, в смехе, в играх, в остротах – словом, во всем – и способной непринужденно вести беседу, вставить, в пределах приличного, острое и меткое слово, шутить с любым человеком, с каким ей случится иметь дело. И хоть кажется, что сдержанность, великодушие, воздержность, крепость духа, осмотрительность и другие добродетели не имеют значения в досужей беседе, пусть наша дама украшается ими всеми, не столько ради самой беседы – хотя они и в беседе могут пригодиться, – сколько чтобы просто быть добродетельной. Чтобы добродетели вызывали почтение к ней и все, что она ни делает, составлялось бы из них.

X

– Нет, это просто изумительно! – расхохотался синьор Гаспаро. – Раз уж вы даровали женщинам и науки, и великодушие вместе со сдержанностью и умеренностью, как это вы еще не додумались вверить им управление городами, составление законов, командование войсками? И как мужчин еще не отправили на кухню и не посадили за прялку?

Также смеясь, Маньифико ответил:

– Да это, возможно, было бы и не худо!

И он продолжил: