Придворный

Да еще подумайте, сколько было других, о которых никто не упоминает, ибо эти бедняжки сидят в затворе без той напыщенной гордости, что ищет имени святости среди черни, как делают ныне многие проклятые лицемеры. Забыв или скорее пренебрегая заповедью Христа: да умастит постящийся свое лицо, чтобы не казаться постящимся, и да совершаются молитвы, милостыни и другие добрые дела не посреди площади, не в синагогах, но втайне, так чтобы левая рука не знала, что делает правая{366}, – они утверждают, будто нет ничего лучше для мира, чем подавать ему добрый пример. И вот, пригнув шею и опустив очи долу, распуская о себе молву, будто не хотят даже говорить с женщинами и питаться чем-либо, кроме сырой зелени, они ходят немытые, в оборванных рясах, обманывая простаков, и при этом не стесняются подделывать завещания, поселять между мужьями и женами смертельную вражду, подчас вплоть до отравления, использовать чары, заговоры, творя всевозможные безобразия, да еще ссылаются на сочиненное от своего ума изречение: «Si non caste, tamen caute»{367}; оно кажется им лекарством, которое исцеляет любое страшное злодейство, и основательно убеждает тех, кто не вполне осторожен, будто любые, сколь угодно тяжкие грехи Бог простит, лишь бы они совершались втайне, не порождая дурного примера. И под покровом святости и этой тайны они силятся то замарать чистую душу какой-нибудь женщины, то посеять вражду между братьями, управлять государствами, вознести одного, задавить другого, затащить кого на плаху, кого в тюрьму, кого отправить в изгнание, они готовы быть служителями преступления и даже хранителями награбленного для князей этого мира… Зато другие, отринув стыд, находят удовольствие в том, чтобы выглядеть холеными, гладко выбривая шкурку{368} и красиво одеваясь; на ходу они приподнимают края рясы, чтобы были видны их облегающие чулки, а в поклоне изгибаются, показывая красоту фигуры. Иные даже при служении мессы бросают многозначительные взгляды и делают жесты, которыми, как им кажется, они привлекают симпатии и внимание. Коварные и преступные люди, безмерно чуждые не только благочестия, но и всякого доброго нрава! Когда же кто обличает их распутную жизнь, они насмехаются над ним, ставя пороки себе чуть ли не в заслугу.

Синьора Эмилия прервала Маньифико:

– Вам, наверное, доставляет большое удовольствие злословить монахов, раз вы настолько увлеклись этим без всякого повода. Но, нашептывая сплетни о посвятивших себя Богу, вы совершаете величайшее зло, а себе лишь попусту отягощаете совесть. Ибо, если бы не было тех, кто молится Ему за нас, мы получали бы намного больше кар, чем получаем теперь.

Маньифико лишь усмехнулся:

– Как это вы догадались, синьора, что я говорил о монахах, если я не назвал их по имени? Но я вовсе не нашептываю, а говорю открыто и ясно. И речь идет не о хороших, а о лукавых и преступных, о которых я не сказал еще тысячной доли того, что знаю.

– Вот и прекратите говорить о монахах, – твердо сказала синьора Эмилия. – Я считаю за тяжкий грех вас слушать и, чтобы не слушать, сейчас уйду.

XXI

– Хорошо, – сказал Маньифико. – Больше не буду об этом. Но, возвращаясь к похвалам женскому полу, скажу, что синьор Гаспаро не назовет мне такого несравненного мужчину, у которого не найдется жена, дочь или сестра равного с ним достоинства, а то и выше. Не говоря о том, что многие из женщин были источником бесчисленных благ для своих мужчин и исправили множество их ошибок.

Итак, мы показали, что женщины по природе способны к тем же доблестям, что и мужчины, и видели достаточно примеров этого. И если я просто признаю за женщинами то, что они способны иметь, часто имели в прошлом и имеют теперь, то не понимаю, почему синьор Гаспаро твердит, будто я рассказываю небылицы. На свете всегда были и есть женщины, также близкие к придворной даме, которую сочинил я, как есть и мужчины, близкие к тому придворному, которого сочинили наши друзья.

– Не убеждают меня доводы, которым противоречит опыт, – сказал синьор Гаспаро. – Попроси я вас назвать имена женщин, достойных равной похвалы с мужчинами, которым доводились женами, сестрами или дочерьми или были для них причиной какого-то блага, боюсь, что вы окажетесь в затруднении.

XXII