Приеду к обеду. Мои истории с моей географией

Толик с Носом – это вообще полчеловека: Толик 40 килограммов весил, когда пришел. Худющий, голова мелкоскопическая, прям как помело, фрукт этот, знаете? Он меня довел как-то раз до белого каления, так я решила вдарить ему по башке, чтоб понял, а иначе бесполезно. Прицелилась, но кулаком попасть не смогла, головка-то с гулькин хрен, дважды промахивалась, так и не попала, пришлось закидать словами. Кто был у нас, тот в цирке не смеется! Чудной такой, сторожем оставила его как-то, прихожу вечером, спрашиваю, сколько коров? – Усе, говорит. – Сколько это? – Усе. – Что значит, усе? У нас 32, а в стойле 31. Где корова? – Точно, говорит, нету одной. И где ж она, спрашивает у меня.

Следака нашего попросила, милиционера, еле нашел ее через день. Та рухнула в колодец, голосу от страха не подает, стоит, а под ногами у нее череп другой коровы. Вынули беднягу, но Толик потом еще долго мучился: «Представляешь, как она там в темноте стояла на этом черепе? Что у нее в голове-то было, о чем она все это время думала?»

После фермы поутру в лес за смоленскими грибами поехали, как раз сезон. Насобирали достаточно, боровички все крепенькие, видные и очень обаятельные! Ну и сварила суп на первое, но еще ж и на второе осталось. Я и решила сделать макарошки с грибным соусом, рассказать? Проще простого. Грибочки почистила, порезала, сварила, минут 15–20. Пока варятся, пожарила мелко нарезанный лук на сливочном масле, оно, именно оно дает ту ностальгическую ноту, которого нет в прямолинейном оливковом, да и в любом растительном. Лук зарумянился – туда выуживаю грибочки из бульона, бульон-то еще куда-то точно пойдет. Подрумяниваю, солю-перчу. Сверху сливками, пропариваю на нежном огне под крышкой. Добавляю немного от оставшегося бульончика, для консистенции, пусть еще постоит-подумает. В общем-то, соус готов. В общем-то. Но почему бы хороший грибной соус не превратить в восхитительный? Для этого надо совсем немного – пара капель лимонного сока, буквально пара капель, и щепотка свеженатертого мускатного ореха. Ни с тем, ни с другим нельзя перебарщивать, всё в микродозах. Зато именно эти микроны посторонних ярких вкусов помогут нашему соусу раскрыться на все сто процентов. Он и так прекрасен, но, как бы вам объяснить, он словно стоит себе немного в стороне, за кулисами, стесняется, косит глазки, прикрывшись крышечкой, и отставляет ножку, ковыряя носком пол. Но стоит добавить в его сливочно-грибную сущность две эти капли, как он, словно матрос, танцующий «яблочко», выскакивает из-за кулис на середину сцены и всё внимание уже только на нем! Солист!

Алтай

Прислали пару лет назад мне фотографию с Алтая, ранее мною не виданную. Красивый мужчина, даже слишком красивый, задумчивый, с печальными светлыми глазами, в пиджаке без рубашки, лет, видимо, 30–32, уже родивший сына и не знающий, что скоро война и его самого там убьют. Мой дед, папин отец. Станислав Никодимович Петкевич. Из сосланных на Алтай пленных поляков.

Отец потом всю жизнь будет по нему горевать, искать его могилу, не зная, что каждое лето проезжает от нее в десяти километрах, когда едет отдыхать в Латвию… И спустя много-много лет, разыскав по документам этот городок, я поеду и моментально найду эту братскую могилу, словно чья-то невидимая рука меня туда приведет. Увижу почти затертую фамилию среди тысяч других.

Но это всё потом. А в 1946 бабушка выйдет замуж за полковника Ивана Ивановича Рождественского, и мой отец в 14 лет станет Робертом Ивановичем Рождественским, а не Робертом Станиславовичем Петкевичем… Просто придет с фронта письмо от мамы в музыкальное училище, где он жил тогда, с сухой четкой информацией, по-серьезному. Вчера ты был Петкевичем, сегодня стал Рождественским. Так надо. Вот документы, поздравляю, привыкай…. Без дальнейших объяснений.

А он же один, объяснить некому, что да, так бывает, это неведомая взрослая жизнь и ничего уже не исправить. А ему всего 14, опереться не на кого, поговорить не с кем, друзья этого «горя» не поймут, многие вообще остались после войны круглыми сиротами… Но по ночам у него долго-долго потом один и тот же сон о том, как он, совсем еще мальчишкой, провожал отца на фронт, прижался к нему на вокзале, не хотел отпускать… И когда отец наклонился его обнять, вдруг строго сказал ему по-детски: «Папка, без ордена не возвращайся!» И отцов взгляд – ладно, сын… И крепкий поцелуй… И всё, и навсегда…

Отец не вернулся, хотя орден этот, Орден Красного Знамени, посмертно получил…

Вечная слава героям, вечная слава! «Реквием», это по нему, родному, в том числе и в первую очередь.

Долго не могла решиться на эту поездку на родину отца на Алтай, очень долго. Зрела, наверное, видимо, для таких решений время нужно. Все собиралась-собиралась, вот, наконец, полетела. Все время были дела, работа, дети, мама болела и совсем некогда ехать, потом-потом, сейчас не время, вот в следующем году и тогда уж точно…