Приеду к обеду. Мои истории с моей географией

Потом при посадке его сняли с баб, посадили на место, а они по-птичьи встряхнулись, убрали ненавистные газеты, и только их многострадальные глаза говорили о том, что терпели от мужиков в жизни и не такое, а этот Серый их ничем не повредил и был им, возможно, даже приятен.

Все уже вышли из салона, а амбал храпел на своем месте в обнимку с синим пледиком. Его растолкали.

Когда стали подходить к погранцам, эта пара «разведчиков», молча улыбаясь, поддерживала друг друга. По одному им явно не стоялось. Серый силился улыбнуться девушке в форме, чтобы стать похожим на фотографию в паспорте, но улыбка превратилась в гримасу.

– Ты, главное, дыши носом и застынь лицом, а то девушка не разглядит, – посоветовал держащий. Амбал собрался, сфокусировав взгляд. Девушка-пограничник улыбнулась одним уголком рта и кивнула, отдав паспорт пьяненькому. Тот долго не попадал ему в карман, но наконец засунул, победно хлопнул по пиджаку и пошел на родину.

Юрмала и дальше на запад

Рижское побережье, Юрмала, Дом творчества писателей, Дубулты – это как вторая родина для меня. Вся Юрмала, по-латышски – «взморье», была километров на тридцать вытянута по побережью и славилась своим мелким, как сахарная пудра, белым песком. Но море при этом было мелкое и прохладное. Этот замечательный курортный городок состоял из пятнадцати железнодорожных станций. Одной станцией и были Дубулты. Мы стали ежегодно, вернее, ежелетно, приезжать в Дубулты со второй половины 60-х. В течение 13 лет ездили туда на отдых с родителями, бабушкой, а потом с совсем еще маленькой сестрой на целых два летних месяца.

Дом творчества писателей был не просто один большой дом, а десяток разнокалиберных коттеджей, старинных особнячков начала ХХ века и сколоченных из досок советских полусараев, приспособленных под писательское жилье. Я с ностальгией вспоминаю их названия: «Директорский дом» – старая развалюха у самого синего, вернее, Балтийского, моря в стороне от всех, где жил директор Дома творчества, сам Михаил Бауман с семьей; «Контора», в которой, помимо администрации, на втором этаже обитали еще и приехавшие-понаехавшие. «Детский корпус» был отдан писательским детям с бабушками, а элитный и по-настоящему «Белый дом», старый красивый особняк, эта высшая ступень иерархии, был обычно занят секретарями Союза писателей. Иногда, скажем, туда заезжал лично главред «Литгазеты» Александр Чаковский, шишка, о которой сейчас уже почти никто не помнит, а тогда это был персонаж. Еще «Дом у фонтана» со скрипучей своей лестницей, ведущей в таинственную одинокую башенку на третьем этаже и, соответственно, фонтаном, где наперегонки брассом плавали лягушки.

А я больше всего любила «Шведский домик», в котором когда-то жил Паустовский. У его входа, прямо внизу у двери на цементной плиточке, был отпечаток маленькой девичьей ножки, дочки хозяина, и первые годы моя ступня легко туда помещалась, а потом вымахала, и всё, сказка закончилась. Еще мне нравился стоящий в стороне от всех среди гротов и утопающий в зелени «Дом с привидениями», а самый главный современный девятиэтажный корпус у самого пляжа я не очень-то любила. Таких домов и в Москве было пруд пруди.

Приезжие отдыханты делились на неофициальные литфондовские категории, не без юмора, надо сказать: мудопис, жопис, допис. Неужели вам не ясно? Му-до-пис – муж дочери писателя, жопис – жена писателя и допис – дочь писателя. Были, конечно, еще и сыписы и тёписы, редко когда маписы. А главным, без сомнения, был сам Писатель, член Литфонда, надежда и опора семьи! Очень часто семью в Литфонде разлучали – селили Писателя с женой отдельно, в Главном, самом-самом главном корпусе, а домочадцев в «Детском», например, или, хуже того, в таинственном «Доме с привидениями». Он стоял особняком от основной курортной и культурной жизни, в самом дальнем углу большого парка с гротами и лишайниками, в тени огромных сосен и объемных густых кустов жасмина, откуда вечером и ночью доносились таинственные женские вздохи и мужские бормотания – детям сразу становилось ясно, что это вздыхают привидения и дом этот так назвали не случайно.

Это возрастное неравенство в одном отдельно взятом санатории-государстве и приводило к тому, что разнокалиберные писательские дети общались в основном в своих коттеджах, собираясь в стайки, играли в пинг-понг и теннис, плавали, ходили смотреть взрослое польское кино, ели мороженое в баре, шлялись по улице Йомас, отрывались в луна-парке и были просто по-детски счастливы. Своего рода писательский пионерский лагерь, но под редким родительским приглядом.