Приеду к обеду. Мои истории с моей географией

Жизнь в Дубултах кипела, бурлила и выплескивалась через край. Новые молодые жены писателей, если они посмели приехать с мужем на отдых в первый же год своего замужества, подвергались резкому и бескомпромиссному обсуждению и моментальному осуждению общественности, в которое включались все – от соседей по столу до официантки в столовой. Провожали взглядом, закатывали глаза, сравнивали с бедняжкой предыдущей и говоряще махали рукой. Если писатель приезжал с любовницей, то жили они, как водится, на разных этажах со своими пассиями – уж не знаю, как они официально назывались в Литфонде: люпис? Любопис? А может, племяпис? И смешно и взъерошенно выглядывали из дверей самого, чтобы посмотреть, не застукает ли их кто на чужом этаже, нет ли лишних глаз. Но вы же понимаете, лишние глаза находились всегда!

У нас была своя детско-шпионская сеть на всех девяти этажах основного корпуса. Интернета в те времена не было, в новостях по телевизору – сплошная посевная и перевыполнение планов пятилетки, а тут вся школа жизни перед глазами, вот они, последние новости! Вечером этими новостями я делилась с мамой и бабушкой, почему-то они называли их сплетнями, но нет, никакие это были не сплетни, а самая что ни на есть правда, именно последние новости, почти как по телевизору. Но диктором была я! Как только я заканчивала свое выступление, начиналась интересная оживленная девчоночья беседа, обсуждения, дискуссии и размышления на тему адюльтера, супружеских ценностей и какемунестыднопослеэтогосмотретьвглаза! А ходоки были – будь здоров! Имена! Лауреаты! Миллионные тиражи! Писатели, поэты, лирики, романтики! Надо же было практиковаться, понятное дело, чтобы знать, о чем писать! Вполне объяснимо.

Все тусовались внизу главного корпуса, в огромном вестибюле, который вел в столовую и бар, где обожали сиживать писатели, пить горькую и рассуждать о судьбах советской литературы или, на худой конец, о судьбах мира. Там же был кинозал, а перед вечерним фильмом около входа в зал стоял трогательный подносик с разлитым в стаканчики кефиром, чтобы облегчить классикам назавтра муки творчества…

Моё детство, уже вполне сознательное, пришлось на расцвет Вознесенского и Ахмадулиной, Аксенова и Искандера, Гамзатова и Риммы Казаковой. Евтушенко в Юрмале почти не бывал, предпочитал Гагры и Пицунду. Но заезжали и не только писатели, в нашем Доме творчества любили недельку-другую отдохнуть Галина Волчек, Михаил Казаков, Любимов с Целиковской и Мариэтта Шагинян, про которую Горький сказал, что за какой-то ее роман ей следовало бы скушать бутерброд с английскими булавками. Спасибо, что хоть с английскими!

Шагинян была очень старенькая, почти совсем глухая, со скрученным позвоночником, и когда однажды она не вышла на завтрак, а потом и на обед, сердобольные писатели заволновались. Сначала они посовещались внизу в фойе, потом собрались делегацией и поднялись к ней на этаж. Около ее номера снова посовещались, потом кто-то робко стукнул в дверь, но поэтесса не отзывалась. Стали колотить, потом дубасить. Тишина. Взволновались еще больше. Приняли коллективное решение ломать дверь. Классики были в теле, дверь выломали и увидели работающую за столом писательницу Шагинян. Рядом с телефоном лежал выключенный слуховой аппарат, а без него она не слышала ни звука. Она подняла на раздухаренных мужиков глаза и едко процедила:

– Думали, я сдохла? Даже и не надейтесь! Моя прекрасная комната никому из вас не достанется! Вон отсюда!

Девушка была с характером!

Мы с бабушкой жили обычно в коттеджах, а мама с папой селились в главном корпусе. Там тоже была своя иерархия – чем ниже писателя селят, тем меньше он значит! Самых важных персон размещали на престижном девятом этаже, там и ремонт был посвежее, и обстановка побогаче, а уж про вид на бесконечный пляж и море я и не говорю. Отец там стал жить, только когда стал секретарем Союза писателей.

Он всегда очень много работал в Дубултах. Ехал не на отдых, как почти все, а на работу. И распорядок дня у него был рабочий, а совсем не отдыхательный. В 9-10 начинался завтрак в большом, дальнем зале со стеклянными стенами, сидишь, словно в аквариуме, а вокруг вкушают и чавкают столпы советской литературы. На завтрак обычно давали местный вкуснейший творог или сырники и снова кефир, сыр с тмином, нарезанный волнистыми треугольничками, и карбонат. Кофе с молоком, чай из титана. И листочек с меню, который надо было заполнить на следующий день.

Обед начинался в 2. Меню, особенно суповое, было, на мой взгляд, так себе, видимо, из-за того, что для первых блюд использовались не слишком привычные для меня продукты, с мелкими курьими внутренностями, например, всякими плавающими сердечками и нарезанными в лапшу жесткими желудками, или же травяные, забеленные не то мукой, не то простоквашей, с постоянными щавелями, крапивами и другой местной зеленью, с манкой и самый ужасный ужас – компот в суповой тарелке с рисом, так называемый суп из сухофруктов.