Приеду к обеду. Мои истории с моей географией

Направилась в Псковско-Печерский монастырь, где последний раз была 14 лет назад. Ездила тогда на экскурсию с классом старшего сына. И, в общем-то, почти подзабыла я эту давнюю поездку, приглядывала тогда, в основном, за ребятами, они куролесили, были в дерзком подростковом возрасте, чуть что, сразу лезли в драку, поэтому чувствовала себя как сжатая пружина, вся на нервах. И, казалось, что ничего из той шумной поездки, кроме напряжения, не запомнила. Но когда спустя столько лет снова прошла в высокие монастырские ворота, память стала открывать мне картинки, как в детской книжке-раскладушке – когда переворачиваешь страницу, а перед тобой появляется сказочный картонный дворец или какой-нибудь лес – помните? И ты вдруг начинаешь вспоминать детали, одна нанизывается на другую, и вот уже перед глазами полная картина из твоего прошлого. Думала, всё забыто, а вот они, подробности, да так ярко!

Красота неземная, жарко, народа мало. Женщины в нелепых цветастых юбках, взятых у входа в монастырь, если вдруг кто пришел в брюках. Смиренные мужчины, приехавшие замаливать грехи.

У пещер нас встретил священник. По договоренности заранее.

– Вы готовы? Точно? Свечку зажгите, и с Богом!

Там внутри, в пещерах, так холодно, что пар изо рта. Видна только своя же рука с зажженной тоненькой свечкой. Голос отца Лазаря тихий. Надо прислушиваться. Рассказывает о старцах монастыря. Старчество постепенно уходит, жалеет. Я тоже об этом жалею, мне почему-то это важно. Один старец Адриан сейчас в монастыре, 92 года ему, людей почти не принимает. Богомудрый старец, говорит, мудрый от Бога, то есть. Тянутся к нему.

Показывает святыни, вериги, керамиды, захоронения, дует на свечки, оставленные паломниками, чтобы температура в пещерах ни на градус не повышалась, рассказывает с гордостью о двух горшках с геранью, которая цвела в пещере целых два месяца… Шутит, что мы заблудились и дороги обратно не найти, придется остаться.

Выходим из пещер на свет божий. Снова попадаем в жару и суету.

Поднимаемся через звонницу на самый верх скалы, в закрытое от пришлых райское место, где какая-то своя, скрытая от чужаков, немного сказочная монастырская жизнь: рабочие перекладывают крышу, молча, слаженно, несуетно; золотые купола прямо внизу перед глазами, словно ты какая птица, и взлетела над ними невысоко; фруктовые деревья уже с завязями, хоть срывай плоды через неделю, а у маленького прудика, высоко поднимая ноги, чинно ходят, никого не боясь, аисты парами. В тени сладкого белого шиповника сидит вальяжный священник в черных очках и с портфелем, важный, значительный, отдыхает. А вокруг летает огромный жук с нереальными усами, который вдруг тяжело, с шелестом приземлившись, садится мне на руку, но я не ору, не пугаюсь, а нежно беру его за толстый ус и сажаю по-царски в середину шиповника.

Отец Лазарь сетует, что с дубом, который стоит в центре этого мирка уже больше 600 лет, приключилась беда, и теперь неизвестно, как с ним будет дальше. Посреди прошлой зимы вдруг всё оттаяло, в дупло залилась вода, а потом снова ударил мороз, и по телу дуба пошла трещина. Так и сказал – по телу. Теперь вот наблюдают за великаном, подлечили, замазали, следят, переживают. Тут же скачет по раненому дубу дятел и прыгает белка с тремя бельчатами. Такое ощущение, что они со мной сейчас заговорят или, на худой конец, орешками поделятся. Но орешки-то будут не простые, все скорлупки золотые, а про ядра вы и сами помните…

Немного фантастическая картина, но меня эта нереальность совсем почему-то не смутила. Так, наверное, тут и должно быть.

– Побудьте в саду, если желаете, а мне пора, – сказал отец Лазарь. – Приезжайте еще. Обязательно.

И растворился.

Оставил тот приезд след, оставил. Какой-то необычностью и диковинностью того, что увидела – дуб этот, подранок, в центре их верхнего сада, в центре их жизни, с живностью на каждой ветке, с аистами, никого не боящихся, не бывает ведь такого, не бывает.

А оттуда, из Печор, в Изборск махнули. Слово-то какое – Изборск. Так вот, в этом старинном городе очень сильно пахло свободой. Разнотравьем, зноем, золой от кострищ и свободой! То ли душа как-то взыграла, почувствовав этот простор, то ли Москва притушила все шесть человеческих чувств, а тут вдруг все они одновременно обострились в своей первобытной силе! Запах невероятный, скажу я вам! Надо будет его запомнить! В Москве так совсем не пахнет.

Пошли сначала к Словенским источникам. Около них всё строго: нельзя взбираться на склон, мусорить и вязать на ветки ленточки – языческое это дело, не православное. Но можно-нельзя, но что ж люди-то такую дорогу ехали, чтоб сразу уехать, не отметившись? Бабушки балансируют на скользкой земле и привязывают, конечно же. Повыше на ветку. Чтоб вернуться? Чтоб исполнилось желание? Чтобы что?

На озере гордая семья из шести лебедей, подплыли близко, показали «гадких утят» и интеллигентно попросили хлеба. А у меня с собой не было. Мне стало стыдно. Пришлось уйти. Мне, они-то остались.