Приемные дети войны

Ага! Приметили нашего Генриха. Зажгли свет в домике. Сейчас покажется встречающий. А вот и он. Звание? Унтер-офицер. Хлеба с солью, надо полагать, нам не поднесут. Хотя…

Вот это называется влипли! Унтер приветствует нашего фельдфебеля с прибытием. И приглашает на завтрак. Что? Что? Какой к черту завтрак? А вот какой: завтрак для командного состава. Это получается и для меня. Фельдфебель поспешно соглашается, слазит с мотоцикла. Ну и история! Вырядили меня из-за знания немецкого языка в мундир ефрейтора! Меня — не Сеню! Думали, так правильно. А вышло все кувырком. Что теперь делать? Не отказываться же, право… Но и торопиться… К смерти спешить не надо, она сама приходит по адресу…

А что у нас? Михась со Степкой уже откололись от общей группы. Действуют по уговору. Сейчас подойдут к часовому, предложат ему сигаретку. Он и пикнуть не успеет…

А Сеня? Сеня тотчас управится с унтером. И долой завтрак, да здравствует победа! Но чего-то он тянет… Тянет Сеня… А фельдфебель — наоборот. Уже у конторки, и оборачивается с улыбочкой гнусной, меня зовет. Меня? Зачем я ему понадобился? Идти? Сеня толкает в спину — "иди!".

Вот дверь в конторку. А вот уже и комната. Слева печь. В центре стол. Запах какой! Запах! Не иначе — куриный бульон в кастрюле. А это что? Это… Ах, ты гад! Это Клинберг! Оказывается, не я ему понадобился, а мое оружие…

Коля резко отскочил в сторону от внезапно выброшенной руки фельдфебеля, пытавшейся выхватить у него автомат. Машинально выкрикнул:

— Хенде хох!

Унтер потянулся к поясу за пистолетом, повар недоуменно приподнял кочергу, которой ворошил горящие угли в печи.

Все короче расстояние до двухметрового Генриха. Подползают, тянутся к стволу крючковатые пальцы, нервно скребущие пустоту.

— Нихт шиссен! Не стрелять! Отдай оружие!

И на эти хрипучие требования накладывается далекий горловой всхлип. "Часовой снят! — понял Коля. — Дело пошло!"

Его указательный палец точно свело судорогой. И долго еще — долго по тому отсчету времени, какое вело бешено скачущее сердце, не мог он отпустить спусковой крючок…

11

Мария Евгеньевна — женщина, которую подселили к Васе, полностью завоевала его доверие, хотя вначале он и опасался: не провокатор ли она. Но в том случае, если провокатор, он не мог никому навредить — никакой секретной информацией о подпольщиках не обладал. Это его и раскрепостило. Это его и сблизило с женщиной.

Если бы ему еще удалось прочесть ее мысли! Но чужая душа — потемки. А "волшебный фонарь", способный высветить эти потемки, каждый конструирует по-своему. Васин "фонарь" был до крайности прост, потому и эффективен. Он просто-напросто, изголодавшись по человеческому общению, изливал перед Марией Евгеньевной душу.

— Знаете ли, Мария Евгеньевна, растет у нас на Донце дикий терновник. Называется — ясинец. Сам из себя он очень красивый и вроде бы нежный на вид. Листья будто подсолнечным маслом облиты. Спичку поднесешь — и горят. Горят, но не сгорают — вот в чем штука!

— Неопалимая купина?

— Какая купина, Мария Евгеньевна? Ясинец! Только уймется на нем огонь, глядишь, листочки как новенькие.

— К чему это ты?

— К тому, что чую — и я такой. Горю, но не сгораю.

— Нет, дорогой ты мой мальчик. Среди людей таких нет.

— Проверьте меня!

— У меня тут спичек нет, — печально улыбнулась женщина.

— Я о другом, Мария Евгеньевна. Если меня, пацана, посадили за дело, то вас…

— Ах, вон ты о чем…

— О том.

— Хорошо, к этому разговору мы вернемся позже…

12

Белым полотном покрывала зима тела немецких солдат, лежащие вповалку у конторы, снегом застилала узорные — в елочку — следы мотоцикла, четкие, не осыпающиеся по краям, отпечатки копыт с вмятинами от гвоздевых шляпок на подковах.

Коля шел по поселку. Шел, не видя куда, такой же медлительный, как спускающиеся с неба снежинки.

Паренек не помнил, когда стучащий в нем хронометр переключился на иной ритм: в момент ли, когда он уложил в комнате у печи троих гитлеровцев, либо потом, на выходе из пропахшего жженым порохом помещения. Он повернул к маслозаводу и столкнулся с запыхавшимся от бега Гришей.

— Скорей!

— Чего "скорей"? — недопонял Коля.

— Сеня зовет. Чего-то он сам не в себе.

— Что-то случилось?

— Я — знаю? Оружия на складе хоть завались. И все наше, от окруженцев сорок первого. Это знаю. А что с Сеней стряслось — не знаю. Весь из себя — какой-то… "Колю срочно сюда!" — сказал.

Коля прибавил шагу.

На маслозаводе шла авральная работа. Партизаны перетаскивали винтовки и бидоны с патронами на подводы. Сеня стоял у сепаратора, рассматривая армейский наган.

— Вызывали? — спросил Коля, подойдя к командиру.

Тот как-то странно посмотрел на него и протянул наган, по внешнему виду подобный тому, какой был у Володиной мамы, из которого он подстрелил Колченогого.

— Держи!

Коля напрягся, подыскивая слова благодарности.

— Служу… — начал он.

— Молчи! — прервал его Сеня. — Смотри — наградная табличка. Что написано?

— Написано… — Коля стал читать гравировку на серебряной пластинке, и губы его запеклись. — "Майору М.Ш. Вербовскому за отличное выполнение боевого задания".

— М.Ш. — это?

— Моисей Шимонович…

— Но ты ведь у нас Михайлович…