Приезд старшего брата

Поднявшись крутой лестницей к мосту, Поля увидела шагавшего ей навстречу Анатолия. Шел он не быстро, но свободно, как ходят уверенные в себе люди. Брюки по привычке оковецких мужиков забраны в сапоги, из нагрудного кармана пиджака торчат авторучка и алмаз — Анатолий на овощесушильном заводе столярничает, приходится и стекла вставлять. Она острым взглядом охватила его всего. Мастеровит, ловок Анатолий, руки рабочие — и дня не посидит без дела. Ничего не стоило устроиться на завод. А мог бы и на другое предприятие пойти — везде примут.

Как всегда, когда видела его, схватила сердце чуткая, слабая боль, на мгновенье колени ослабли. Как будто и воздух изменился — каждая клетка тела отзывается на дыхание вечера.

— Толя! — сказала навстречу.

— А-а-а… Это ты-ы… — и не дал ей больше уже ничего сказать, словно боясь, что ее слова изменят что-то, заставят его оправдываться или о чем-то жалеть: заговорил сам без остановки. — А я сегодня письмо из дому получил, Вера пишет, чтоб скорей приезжал… — его голос настойчиво подрагивал и легко заикался, и это его дрожание и захлебывание не были ей неприятны, потому что голос для нее не отделялся от всего Анатолия. Он был тем человеком, которого она принимала всего. У каждого, наверное, есть хоть один такой человек на свете — или был, или будет.

Когда он остановился, она все-таки спросила:

— Что ж, скоро уедешь?..

— Н-не знаю. От Пашки зависит. Договорился, что от завода ему квартиру дадут, если работать пойдет к нам. Комната с кухней, — переступил с ноги на ногу. — А дому пропасть не дам. Не дело.

— Да оставь ты ему дом, Толюшка! Это я, дура, сбила тебя с толку своим письмом. Теперь и сама не рада.

— Ты правильно сделала. Живет… как паразит. — В голосе прорывалась сухая неуступчивость и непримиримость.

Поля вздохнула, положила ему руку на плечо и побежала домой, хотя вся еще была с ним, с его неразборчивым голосом, ровными шагами и со всей его невнятной, но родной уже до конца жизнью.

Утром на работу ей нужно было бежать прогоном, прорезавшим Красивую набережную вблизи дома Синевых. Увидела внизу, в густой поросли кустов Павла, не выдержала, спустилась. Павел был в застиранной голубой майке, она топорщилась на его впалой груди, болталась под мышками; в руках корзинка. Услышал шаги, поднял голову. Пасмурное, серое лицо оживилось, заулыбалось.

— У нас тут грибов, как в лесу. Два беляка — видала? — он горделиво вытащил из корзины крепкие ядреные грибочки, покрутил, понюхал с удовольствием. Чисто, тонко пошел по воздуху бодрый грибной дух; Поля тоже жадно вдохнула его.

— Поел утром-то? — спросила Павла.

— А чего есть-то? — улыбнулся он ей нехотя, но и безразлично. — Картошки было — Толе оставил. Любе не говори. Не нравится ей брательник — гони его, и все тут.

В лицах братьев была явная схожесть, и Поля сейчас читала ее. Но характеры все переделали по-своему. У Анатолия, как ни старалась она думать о нем хорошо, — будто высушенное черствостью душевной лицо. Подбородок выступил остренько, даже, кажется, глаза заострились. Нет, все скажет лицо, если его видеть как следует. А у Павла и нос такой же, и глаза светлой голубизны, — а смотрят не так. К нему любой незнакомый человек подойти может. Больно было Поле, а мысли ее не говорили в пользу Анатолия.

Не так живет Павел, как все — безалаберный, холостякует под пятьдесят лет, о еде забывает, костюма нет, без денег сидит: все плохо. Да еще ко всему этому выпивает. Но что-то светлее у него внутри. Тут не ошибешься.

— Ты заходи… он-то тебя все вспоминает, — сказал Павел вдогонку.

Она горько покачала головой, поднимаясь на берег, и с неожиданной неприязнью подумала об обоих братьях. Один — тряпка, жену потерял и уважение людское; мог бы взять себя в руки и работать не кочегаром, лишь бы деньги получать — а и получше место найти, образование позволяет. Второй — куркуль, только о хозяйстве своем далеком и толкует, да о том, чтобы вытурить брата из дому, а дом продать. Боится потерять деньги. А в детстве, соседи говорят, дружно жили. Мать хорошая была. Да мог бы тогда помыслить кто из них, что начнут войну на измор меж собой: один — высижу в доме, другой — выгоню и дом продам?! Когда и кто из них первым стал закутывать в толстое ватное одеяло свою душу?

3

Атмосфера в доме Синевых раскалялась постепенно. Люба и Поля говорили между собой, что так больше продолжаться и не может: кому-то из братьев нужно было уступить. Но тут мягкий Павел, когда они вдвоем стали его убеждать, ответил коротко, однако с удивившей их твердостью:

— Дом на родительском месте стоит, никуда из него не пойду. А он как хочет!

— Тогда хоть пить перестаньте вдвоем. Долго ли до беды? А если схватитесь из-за своего дома, да покалечите друг дружку? Да провались и дом тогда! — с сердцем сказала Поля.

— Это ты права, пить буду завязывать. Попробую… — Павел нерешительно покивал. Лицо у него в эту минуту было такое озабоченное, он так сморщился, прислушиваясь к себе, что Поля и Люба невольно фыркнули, а потом и рассмеялись. Засмеялся и Павел.