Приглашение на казнь (парафраз)

"Злополучный однодневный род, дети случая и нужды. Зачем вынуждаешь меня сказать тебе то, чего полезнее было бы тебе не слышать? Наилучшее для тебя вполне недостижимо: не родиться, не быть вовсе, быть ничем. А второе по достоинству для тебя – скоро умереть".

Добавим: Что тоже не в твоей власти! ослиноухий, правильнее, ослоухий Мидас!

Да и давно уже, без нас умников, сказано: «…не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным».

И Ромка тогда… Когда? – неважно! задыхался, как если бы ему не хватало воздуха, как если бы у него отбирали… у него его право мечтать, пребывать в иллюзиях, надеждах. А когда голова падала, и ловкий он, Ромка, успевал подставить ведро, чтоб голова не покатилась по настилу прямо туда, где отхлынет от неё толпа, будто опалившись кипящей кровью, когда очередная душа отлетала, Роман Виссарионович вдыхал огромный глоток этой воздушной души, перемешав его с поднимающимся краснокровым паром, как вдыхает глоток мокрого воздуха, выбрасываясь на поверхность с пустыми лёгкими, ныряльщик за перлами; с пустыми лёгкими, зато с перлом в руке.

Какое тут человеконенавистничество?

Там, тогда, на прощальном ужине, накануне, в пригородном доме заместителя, показывал Ромка этот «Брудершафт» (об этом дальше), как свидетельство, свидетельствующее о примирении приговорённого со своей участью (участь персонифицировал в данном случае, лобызающий палач). Запечатлелось впечатление, запечатлевшее, что у осуждённого появилось уже даже желание, самому, без всяких себяоплакиваний и скорбей, и истерик, содействовать закону, предаться суду и справедливости (что одно, конечно, и то же!) Тогда и пошёл слух о помиловании. Как скажет сейчас директор, «проникло, умилило, пронзило». Фальшивка (фальшивая фотография, сделанная этим «спе-ци-а-лис-том по фотогороскопам», этим «фальшивым с ног до головы палачом», этим «акробатом и манипулятором», заплечных дел мастером, сыном шлюхи, наконец). Эта фальшивка произвела своё действие: в Цинциннате нашли отходчивое стремление к открытости и прозрачности… возникло чувство милосердия… теперь уже уверенно можно сказать, к сожалению.

А ведь «всё было кончено»: палач уже просил Ромку и Родьку помочь кому-то из последних рядов, чтоб всем было видно одинаково, «уже побежала тень по доскам, уже «Цинциннат стал считать»…

– Вот как вы? – сказал внутренний Цинциннат.

– Вот как вы, – встрял директор, – покорили отцов города! – Проникли, разжалобили отцов города?! Умилили! Особенно… Адвокат – кстати скажу вам – это был его главный аргумент – может показать вам фото… Особенно этим на Brüderschaft (mit j-m Brüderschaft trinken; sich küssen) умилили вы их! Ах, эти писаки-фотографы и щелкопёры-поэты-сссс!.. журналюги, как сказал композитор. Последний такой случай зарегистрирован, – здесь, глаза Цинцинната встретились на миг с глазами директора, а глаза директора, в этот же миг, встретились с глазами Цинцинната. В тот же миг истязал в себе себя второй директор, чувствуя, что он говорит не то… не то! не то, что необходимо было сейчас сказать. Что всё это рама, которая облезла, прогнила, не та, та, которая тускнеет и делает изображение не обидным, а та, та, которая всё равно, изъеденная древоточцами, должна развалиться… вместе с изображением.

Первый же, продолжал:

– Бывало всё: снимали с плахи, с костра, с колá… ставили запятую, там где хотели, где надо было! (восклицательно взлетевшая вверх – будто может взлететь вниз – бровь). Сняли с плахи (в прямом смысле слова), а потом постригли в монахи. Видите (разведённые в безнадёжье, безнадёге руки), стихи!

И вдруг, Родриг Иванович нашёлся и зашёлся в ха-ха-ха и хо-хо-хо, имитируя неожиданно поразивший его смех (шутка – монахи, плахи), полез в карман (хотел вынуть носовой платок, чтоб промокнуть брызнувшую на сюртук нежданную «хрустальную» слюну и стереть бисер, на лбу выступивший от смеха, в виде капелек пота) и снова вдруг, как наступают на горло собственной песне, сцепил зубы: «Да, Роман Виссарионович, не больно-то у нас весело…»

Вместе с платком вылезло и упало на пол коричневое что-то, что оказалось куклой, монашком, в коричневой рясе.

Директор поднял монашка, хотел сунуть в карман, но, держа в руке, соображал ещё своё… всё смотрел на монашка.

Все смотрели на монашка.

– Выиграл в шахматы, – не больно-то хвастаясь, похвастался Родриг Иванович, – эротический подарок! – ещё посоображал: «туда или сюда» и, всё же, решив «туда», стал, поднимая, показывать перед собой кукольного монашка, как бы говоря, что это он, он, он! (монашек-мошенник), а он здесь директор, он здесь (директор) ни при чём.

– Гроссмейстер, чемпион, шахматист хренов! потеет, – буркал второй из кармана пауку на плече.