Приглашение на казнь (парафраз)

«Пожалуй, это самый ловкий писатель во всей необъятной русской литературе, но это рыжий в цирке»⁴⁶, – сказал один писатель про другого писателя, а художник сказал: – "Клоун на самом деле не я, а наше страшно циничное и бесчувственное общество, так наивно играющее в серьезность… "⁴⁷

Ну ладно, рыжий так рыжий… о рыжих было уже.

Выходим, выходим или входим, как хотите.

«Посмотрите на Цинцинната! Посмотрите на Цинцинната! Посмотрите на Цинцинната!»

Даже женщины в лисьих шубках, поверх шёлковых платьев, порхая из дома в дом, указывали пальчиком: «Посмотрите, посмотрите!»

И Цинциннат поджимал коленки (обязательно острые) к подбородку и зажмуривал сильно глаза, и ему хотелось, чтоб как в детстве, когда зажмуришь глаза: «ищите меня», – а они ходят вокруг и найти не могут, и никто тебя не видит: «Где же наш Цинциннатик, цин-цин-цин, где же наш… «у-ту-ту-ту-ту»?.. – конечно, Цинциннатик, такое бывало редко, всё больше: Федотик, отик-отик, Трофимка, имка-имка, Теодор, одор-дор, Трифон, Рюрик, Савва, Самсон… и, конечно же, Далила, у-ту-ту, у-ту-ту! и Цинциннат, от обиды, ещё сильнее зажмуривался, и снова срывалась в чёрную бессонницу, в пропасть чёрной бессонницы слеза, и не было ей пристанища, и разрывалась она между сладостью существования и глазком в двери, который был устроен так, что не оставалось, как сказал автор, ни одной точки в камере, куда бы не проникало ласковое солнце публичных забот, разрывалась между «Желанием и Отвращением».

Смешно, Цинциннат! Будто тебе дано право, выбирать. Или, может, такое право есть у судьи, или прокурора, или адвоката, или у всех на свете телеграфистов, вместе с их начальниками, и всех пожарных, вместе со всеми их жёнами? «…ни одного волоса не можешь сделать белым или чёрным»! Ах, это тоже поэтический, как уже не раз сказано, экзерсис.

…долгую ночь провёл я в бессоннице томной;

Как ни ворочался я, больно усталым костям.⁴⁸

Смешно, Цинциннат!

Ладно, дальше! А то, как бы такая бессонница не превратилась в целую жизнь, когда, как уже сказано, жаба в журавля, журавль в жучка, жучок в жужелицу, а там и незаконченное упражнение про совокупление кузнечика.

Луна, луна! Осветитель! заснул что ли? Давай её сюда! Не сразу. Будто тучи всё реже и реже проносятся. Поджавший к самому подбородку острые коленки Цинциннат. Луна мелькает, мелькает, скользит сквозь решётку, цепляется за шершавые стены, за обитую железом дверь, глазком сверкнула, по столу и вдруг! Вышла! Соната! «Тý-ту-ту, тý-ту-ту, тý-ту-ту… – как сказала моя знакомая поэтесса, – соль си-бемоль ми-бемоль, соль си-бемоль ми-бемоль…» Вышла! Вся! как Афродита, на известной картине, из пены.

Помилование!

Квадрильоны ночи и черноты перемешались с там-тамом, с у-ту-ту и с Афродитой, и явили таки ту, «В пустыне цветущую балку», где он бы ещё мог… заставили таки Цинцинната нарисовать ту «в тени горной скалы»… бессонница перетёрла как жерновами Цинцинната и явилась «в пустыне цветущей балкой, где немного снегу в тени горной скалы», где ещё мог бы…

Короче говоря:

«А сердце мельник меж камней

Безжалостно растёр»

По-ми-ло-ва-ни-…

Что, Циннциннат, снова не складывается слово?

Паук, недовольный, разбудили, хотя, может, и не спал тоже, засучил лапами, будто, будто протирая потревоженные глаза.

А Цинциннат встал в шепелявые туфли: «что? что-то там, в газете?..» – преступник, стараясь туфлями не шепелявить, переступая, будто аист по скошенному полю, озираясь на дверь, подошёл… прищуриваясь, пытался читать… «Каз-нить, мол, нель-зя, мол, по-ми-ло-в… по-ми-ло-ва..» Осветитель! Да! Вспыхнул свет! Включили свет! Часы! ударили перепугавшуюся половину. Застукали! Снова застукали!

Следили, Цинциннат, вот и застукали, и окружили. Если следят, рано или поздно всё равно застукают. Не отделяясь от стен, оставаясь в стенах плоскими цыкающими, пока – это было видно, ждали, когда дирижёр махнёт палочкой, когда инспектор манежа скажет «action», даст знак – шикающими тенями – переговаривались, пока – вполголоса, чтоб не мешать, будто о своём, хотя понятно было, косились, любопытствуя… адвокаты, прокуроры, председатели, все эти Маскерони, Боки, директор с Родионом, две секретарши – одна, которая как цапля (цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла), и та, вторая, которой были симпатичны Цинциннатовы, с туго накрученными вёрстами, икры … да что там говорить, труппа была готова к выходу, группа к прорыву, армия к наступлению, Ахилл к подвигу и, если хотите, Спаситель к распятию; подбежали опаздывающие, как всегда (часы подвели, «пробили неизвестно к чему относившуюся половыну»), но не опоздавшие шурины и остряки: «Хлебни винца, до венца» и «Сократись, Сократик», и Марфинька, как всегда, щёлкая подвязкой и поводя бёдрами, как будто что-то под низом было неладно, неловко, которая, как удивлённое дитя, не мотала головой вслед за всеми.