Приглашение на казнь (парафраз)

Наконец объявили во всеуслышанье приговор. Казнить нельзя помиловать! Публика сорвалась в аплодисменты. Цапля сомневалась и металась – не знала куда ставить запятую. Спросила. Снова разгорелся спор, но, так как время вышло, быстро погас. Председатель был в тупике. Но и тупик, все знают – благо, когда дорога длинна и мучительна, да и порой, кажется вообще в никуда. Поэтому, остановив публику, которая всё ещё по инерции продолжала мотать головами туда и сюда и аплодировать, переходя в овации, председатель суда (с тонким волоском на самой дуле носа) внёс пояснения и пояснил, что Цирк нужно любить всей душой, что нельзя сидеть спиной к манежу и лускать семечки перед представлением, что можно делиться всем кроме реквизита, что не дай бог считать цирковых кошек и в выходной день будить без повода, что долг надо отдавать с первой получки и нельзя посылать матом партнёра, потому что сбывается на 50%. «Помогай коллегам, не бездельничай! – призывал разволновавшийся шпрехштальмейстер. – Не оставляй ключи на столе! Страхуй, пассируй, будь всегда начеку и не говори никогда «последний раз»! Таким образом, исходя из правил, исходя из правил, в основании которых лежит многовековой опыт проведения выездных цирковых представлений, исходя из добрых нравов, исходя из свободы слова и волеизъявления и принципов концепции демократического уложения нравов в общественном устройстве, узнику предоставляется право выбрать самому. Мол, ему жить.

«Есть ли там жизнь?» – подумал, при этом, опять же во всеуслышанье, председатель.

Поэтому, госпожа Цапля может расставить знаки препинания по своему пониманию. Всё равно от этого вряд ли что изменится.

Секретарь, теперь в своей власти, поставила запятые везде. «Казнить, нельзя, помиловать». И ещё приписала (ах, с этими цаплями!) в скобочках: (на выбор приговорённого, у которого ещё столько! нераскрученных миль в икроножных мышцах, чмок!).

…на выбор приговорённого, у которого ещё столько нераскрученных миль в икроножных мышцах.

Амфитеатр ахнул! Явно, такого как раз ждали.

Цинциннат оглянулся. Все: кто снимал грим, кто костюм, кто пачки, кто тапачки – расслабленно, слегка устало довольные удачным представлением, в конце концов, тем, что обошлось без травм, никто в этот раз не упал из под купола, не был разорван хищным животным, раздавлен взбрыкнувшим конём, упав с коня… словом, переговаривались вполголоса, якобы не обращая внимания, хотя было видно… и Цинциннат мелко задрожал. «Всадник не отвечает за дрожь коня», – вспомнил Цинциннат. «Ездок был глуп. Умён был конь», – вспомнил ещё. Паук висел зацепившись одной клешнёй за трапецию под куполом циркового узилища и был похож на гнездо крошечной птички ремез, подвешенное на тонкой веточке над… Да разве об этом сейчас? Об этом сколько можно? Зорко, тонко и, говоря словом Родиона, «башковито», полагал греческий философ, что комедия, которая длится бесконечно, становится трескучей скукой.

И не до этого было Цинциннату… «…а что, там преподаватель разряда эФ может рассчитывать… не как у нас?» Мучительно билось сердце. Билось, билось, не выдержало и: – Потушите! – закричало.

И потушили.

«А белый лебедь на пруду».

Шлёпая, в темноте, Цинциннат добрался до кровати. Кровать была ему велика. Добрался, лёг, зевнул и, как сказал наш часто и метко цитируемый шутник-тюремщик – ножки протянул.

Паук, в луче снова показавшейся луны, спустился к Цинциннатову лицу и стал его рассматривать со всех сторон. Лицо как лицо, только бледное, иссиня-бледное. Но это Луна, она всегда всё преувеличивает. Паук спустился ещё ниже и попробовал лапой, лапой, лапой… и вдруг лапу резко отдёрнул, скукожился весь и повис неподвижно, будто снова превратился в гнёздышко маленькой птички синички-ремез.

Последний аттракцион⁵³

«И снова день открылся шумом голосов». Вот теперь можно начинать с «Тили-тили» и с «тили-бом»! Теперь у нас весло… весело!

Не знаю жизни настоящей. Некого мне цитировать из жизни непридуманной, и не потому, что их (кого цитировать из жизни непридуманной) нет – жизнь моя среди Гесиодов, Гомеров, Ромео и Джульет, вот и приходится говорить их словами, музыкой… ямбами и хореями, а то, гляди, и октавами; поживёшь у Гоголя, у Пушкина, надо же где-то жить, и нет места тому, что не стих, что не вкладывается в размер и в размах. Вот и приходит на ум: «Тили-тили и «тили-бом».

Провожали Эммочку. Про него забыли, зато крепость украсили, разукрасили так, что повсюду трепетали флажки. Трепетали флажки, прощальные охи раздавались, гостинцы, поцелуйчики, словом, такое мог бы описать любой и не первосортный репортёр. Провожающие и отъезжающие… ах, что-то будет!

Затеяла игру. В жмурки. Всем завязали глаза.

Платок сложила Мэг два раза

И завязала оба глаза

Косому Виллу для того,

Чтоб он не видел ничего.⁵⁴