Приглашение на казнь (парафраз)

Да, сколько таких, отчаявшихся… в сколькѝх глазах видел наш хранитель тюремных тайн этакого такого тюремного отчаянного ожидания. «Надежда, – как сказано, – есть и у тех, у кого больше нет ничего»

Явился несправедливо пренебрегаемый, да и не напрасно, потому что только от него зависело кончить на пять, а он… Уже на пять отпали бы все проблемы.

Явился с топором в руках («Разве можно сказать, что человек – плотник или музыкант, если видишь у него в руках топор или гусли?» – написал один писатель. «Писателей буду штрафовать», – тут же! написал директор и, тут же, добавил: – тем более что с топором, может стоять и палач), явился с топором в руках, перламутровый, как личинка м-сье Пьер. Он был в числе свидетелей (а мог бы, как сказал Родриг Иванович, и в преступники угодить). Он был уродлив, очень уродлив (горе уродует людей), не только мертвым перламутром халата, но и выбивающимися из-под полы ножками-сардельками и, из рукавов, ручками-сосисками, а в лице остались только губы, те, засосавшие на поддельном фальшивом фотомонтажном снимке «Брудершафт» нижнюю губу Цинцинната. Большие мясистые губы тянулись снова к нему и снова пытались засосать, и говорили: «Лимончик оставить?» «Фотогороскоп», «Висячая керосиновая (как сказала бы моя бабушка: «кирисиновая») лампа», «Мало света…» «Все эти наслаждения духовного, гастрономического, сексуального… порядка».

– Жил-был пόжил, да и ножки съёжил. Чем жить, да век плакать, лучше спеть, да помереть…– закончил на жалостливой ноте м-сье Личинка.

– Одноразово кто-то хлопнул в ладоши. Но репутация была основательно подорвана, и больше никто хлопать не стал.

Тут же глаз высветил Родиона, так и застал его, собирающегося второй раз хлопнуть.

– Свидетельствуйте! – не глядя, указал пальцем в Родиона Председатель.

– А у меня что, свидетельств? (вытащил из-за пазухи чучело кошки, без хвоста)… вот вечное моё наказание, вот мой единственный свидетель. Так если мне, её (подняв чучело над собой) всегда будут подавать, как той сумасшедшей из романа… «Фрида, я Фрида», Фриде, всегда! То так какая мне разница – за дверью быть или под дверью выть? А согласно с наблюдением, так у него даже с матерью не нашлось, в матери, даже, он не нашёл ничего с собой общего, не замечает даже, что из одного куска выкроены.

Цинциннат напряг глаза. Такое впечатление было, что говорил Родриг Иванович, хотя голос летел с третьего свидетельского ряда от Родиона.

– Может, – решил Цинциннат, – это говорит теперь в Родионе Родриг Иванович.

Но теперь, как раз, это уже неважно. Мнения их противоположно разошлись.

Не уверен в правильном употреблении в этом значении, вместе, слов «противоположно» и «разошлись», но шарм, простите, гламур в этом присутствует.

– Свидетель, не сочиняйте только историй! – жестом остановил Родрига Ивановича в Родионе, председательствующий. – Историю про кошку знаем… кто только не знает?

– И чучело сам сделал, – упрямо вставил с первого ряда хора Родриг Иванович

– Да! а синицей Вас… тибетские монахи наградили? – парировал с места Родион. Потом встал и, всё-таки, договорил положенную ему оставшуюся дюжину слов:

Умел пожить, умей и умереть. Не в гору живётся, а пόд гору, – и, не сдержавшись, добавил лишку: – У кого крошки изо рта валятся, тот скоро умрёт! – при этом Родион обвёл пальцем всех присутствующих, как фокусник в цирке.

И все присутствующие почувствовали у себя на губах, как будто бы крошки (от прошлогодней картошки), и все поднесли к губам руки, с платочками и салфетками. Кто и просто полόй (были и такие) вытер предполагаемые крошки с бутафорской бороды.

Цинциннат и сам проверил, нет ли у него крошек в усах.

Вот такой пятистопный ямб!

Поэтому все и мотали головой, кроме Марфиньки, и, поэтому, в заключительном слове дали Цинциннату тур вальса с супругой, которая пришла, если кто помнит, в с большими полями шляпе и в балетных тапачках на пуантах, что свойственней было бы Эммочке.