Пригнись, я танцую

– Не знаю, что еще сделать, – шепчет он Иисусу под потолком. – Скажи, я чего-то не замечаю? Почему сейчас, если только все начинается? Мне тридцать два, я влюблен, нужно столько всего успеть, я просто не готов умирать. Знаю, из твоей паствы я не лучший человек. Может, даже худший – столько всего натворил, – но неужели мне совсем нет прощения? Неужели такая страшная смерть – единственный способ?

Щеки жгут горячие слезы, но Том не может остановиться: из него выходит все отчаяние, обида, горе и полное непонимание причин.

– Я что, за всех нас отдуваюсь? – спрашивает он у Иисуса. – Мы вместе творили, а умирать от рака мне? Или нужно продолжать бороться, делать все необходимое, снова проходить через лечение, как бы низки ни были шансы? Даже не знаю в итоге, жилец я или уже не жилец.

Он опускает голову, позволяя себе разреветься, как мальчишка. Все, что держал в себе с того дня, как Кэтрин сообщила о диагнозе, прорывается, сминая плотину его мнимой мужественности. Рыдания отражаются от стен, создавая жуткое эхо, но ему все равно: никогда еще не чувствовал себя настолько беспомощным.

– Том, – раздается сзади успокаивающий голос отца Ричардса.

– Простите, – смущенно вытирает слезы он, прежде чем обернуться. – Плохой день.

– Хорошо, что приехал, – улыбается тот. – Если хочешь, можем поговорить.

Том подвигается, освобождая ему место на лавке. Они тогда так же сидели: два человека из Манчестера, случайно встретившиеся в огромном американском котле наций.

– Что произошло? – спрашивает отец Ричардс.

– У меня… – Глубокий вздох. Здесь это должно быть легче. – У меня нашли метастазы. Рак прогрессирует.

Молчание становится самым красноречивым ответом, и, не вынося тишины, Том продолжает сам:

– Я как в ловушке. Столько всего сделали – один вид терапии, другой, поддерживающие препараты, и все коту под хвост. Мне нужно снова бороться, а у меня уже сейчас нет на это сил. И я все не пойму – почему? Я ему настолько нужен? – кивает он на Иисуса. – Что он собрался со мной делать?

– Мы никогда не знаем, каков божий замысел, – качает головой отец Ричардс. – Так что ответы на эти вопросы мы вряд ли получим, просто заваливая ими Бога.

– Тогда я не понимаю, что мне делать.

– У нас, людей, есть один способ, самый сильный, и он часто помогает. Мы можем молиться. Просить у Бога послать нам исцеление, силы или терпение. Он милостив к своим детям, и даже если мы не получаем то, что хотим, он часто дает то, что нам нужно.

То, что отец Ричардс практически цитирует песню «Роллинг Стоунс», отрезвляет: буря в душе начинает отступать и наконец давать пространство чему-то, похожему на рациональность. Нет, он все-таки гребаная ящерка. Еще бы Бэтмена процитировал. Том делает пару глубоких вдохов и снова поворачивается к кресту.

– Вы правы, отец, – поджимает губы он. – Я все еще могу молиться. Надеюсь, с Божьей помощью я справлюсь и с этим.

Жасмин пока не сдалась: она верит в возможность ремиссии, а значит, и Тому пока рано себя хоронить. Завтра утром он выпьет таблетку и смело встретит возвращение своих проклятых побочек.

Ему нужно бороться.

Манчестер, ноябрь 2011

– Что, если кто-то из нас умрет?

Том разглядывает чертеж, пытаясь понять, как сделать ножки универсальными: эта приблуда должна держаться на любой спинке, даже той, у которой нет подголовника.

Мысль о смерти приходит ему в голову так неожиданно, словно уставший от этой задачи мозг пытается сбежать от работы любой ценой.

– Не мели чепухи, – рыком отвечает Гэри, даже поднявший голову от двигателя. – С чего нам умирать?

– Помнишь перестрелку в Левеншульме?

– Помню. И ты, и Джек, и Леон, все помнят. Поэтому мы в них больше не суемся.

– Мало ли, когда еще придется.

– Не знаю, как ты, – Гэри с силой вытаскивает поршень, – а я на тот свет не собираюсь.

– Никогда?

Чертовы ножки никак не становятся как надо: ластик уже протер в бумаге дыру, и нужен новый лист.

– Не в ближайшие лет сорок.

– Мать сказала, она бы предпочла, чтобы я умер.

– Так тем более нужно жить, – хмыкает Гэри. – Как минимум назло.

– И все же у нас нет плана на случай чьей-нибудь смерти.

– Уверен, у Леона есть. У него планы на все случаи жизни, даже если киберлюди захватят Манчестер, он придет и начнет раздавать указания, кому куда идти.

Том замолкает, улыбаясь чертежу: это Гэри точно подметил. У Леона всегда есть план, и пока что каждый раз это он вытаскивал их из переделок. Кроме той перестрелки, там он отключился, заливая машину кровью, и отвезти его к ветеринару решил Джек.

– Эй, – раздается голос Гэри. – Никто не умрет. И если твоя мать несет херню, необязательно ее слушать. Да, это наши родители, мой отец, скорее всего, сказал бы мне то же самое, но это все чушь. Мы живем так, как умеем, а они просто херово сделали свою работу. Я даже не знаю, умеют ли они быть родителями и нахера ими становились. Твои, мой отец, мать Джека. Да посмотри на Гамильтонов – тоже ебаные дети.

Его вдруг прорывает. Обычно молчаливый Гэри все говорит и говорит, не останавливаясь. Впервые Том понимает, что его разлад с родителями подкосил не только его.