Пригнись, я танцую

– Ты могла бы стать кораблестроителем. Ты бы конструировала маленькие речные лодочки или огромные танкеры.

– А потом мой танкер разлил бы нефть по всему Мексиканскому заливу, и меня бы посадили, – добавляет Кэтрин.

– Ни в коем случае. Ты была бы самым внимательным и рискоориентированным кораблестроителем. Таким, какой ты сейчас врач.

– Думаешь, я не делала ошибок? – поворачивается она лицом к нему.

– А ты думаешь, что делала?

– Однажды я убила человека.

У Тома отвисает челюсть, и Кэтрин торопится снова отвернуться. Она выбрала худшее время, чтобы рассказать эту историю, но по гнетущему молчанию понимает: теперь придется выложить все.

Нужно запомнить на будущее: не трепаться после секса. Словно у потока мыслей пропадает фильтр.

– Давай потом как-нибудь…

– Я тоже не мальчик из христианской школы, – Том подгребает ее под себя и прижимает сильнее, – а теперь еще и твой муж. Выкладывай.

– У одной из первых пациенток была меланома. Я взяла ее вскоре после того, как заняла должность, так что меня уже меньше контролировали.

Ладони становятся влажными от волнения и страха. Она старается вспоминать об этой истории пореже: слишком больно и стыдно. Как можно было так облажаться…

– Я назначила «Дакарбазин», в ее случае мне показалось, что это будет наиболее быстрое и эффективное лечение. Вернее… Том, ты должен кое-что понять, – сбивчиво объясняет Кэтрин. – И постараться не примерять на себя, твой случай особенный. Моя глобальная задача – это не вылечить человека.

– Какая тогда?

– Убить рак. Сейчас есть очень много поддерживающих мер. Они помогают снять побочные эффекты и в целом… улучшить качество жизни. Но в первую очередь нам нужно убить рак. Именно поэтому тебе приходится проходить через все это – мы как… как будто стреляем дробью. Что-то еще может зацепить.

– То есть мой желудок – это сопутствующий ущерб на войне Жасмин с моим раком?

– Немного грубое сравнение, но в целом да.

– И что тогда ты сделала не так?

– Неверно рассчитала дозировку препарата. Пациентка умерла, потому что химиотерапия убила ее быстрее, чем рак, – выпаливает Кэтрин.

А самое страшное – она далеко не сразу это поняла. Только пару месяцев назад, анализируя похожую карточку пациента с меланомой, она смогла сложить два и два. И что теперь делать? Сдаваться как-то глупо, а жить с этим… Можно, наверное, но куда хуже, чем раньше.

– То есть ты назначила слишком высокую дозу?

– Да.

– И тебе за это… – мнется Том.

– Нет, об этом никто не знает. Даже Жасмин. Ты – первый, кому я рассказала. Сама поняла это только недавно.

Между ними повисает тишина. Вот такая простая история: ошиблась в дозировке, убила человека. Сейчас его переживания из-за криминального прошлого кажутся особенно странными: он боялся, что она не примет его прошлое, а у нее у самой припрятаны скелеты похлеще.

– Все делают ошибки, – наконец произносит Том. – Ты винишь себя?

– А кого еще?

– Не знаю. Может, нужно винить рак? Экологию. Генетику. Вселенную. В конце концов, ты пыталась сделать свою работу, и если твои ошибки стоят человеку жизни… Это сложно. Но вряд ли ты смогла бы проработать до пенсии без них.

Не зная, что на это ответить, Кэтрин только поджимает губы и прикрывает глаза. Она повторяла эти аргументы самой себе сотню раз, но все равно не помогает. Ясно ведь, этой глупой ошибки можно было избежать, она случилась только из-за проклятого принципа «убить рак любой ценой».

Если бы она могла вернуться в прошлое, просто снизила бы дозировку, и все. С новым пациентом так и поступила – и оказалась права.

– Как думаешь, другие врачи совершали подобные ошибки? – спрашивает Том.

– Не знаю, – признается Кэтрин. – Вряд ли кто-то из них мне расскажет, за такое отстраняют.

– Мне кажется, что если посчитать всех онкологов в Америке, там точно найдется парочка тех, кто тоже ошибался. Или десяток. Или даже они все. Странно, что ты не спрашивала у Жасмин, случалось ли такое у нее.

– Вряд ли, она ведь заведующая отделением.

Том почему-то тихо смеется и целует ее в шею.

– Ты тоже можешь стать заведующей в будущем, если тебя не поймают.

Кэтрин распахивает глаза, осознавая, о чем он говорит. Она не призналась, и никто бы на ее месте не стал. Если ее не поймали за руку, потому что такую передозировку сложно доказать, даже почти невозможно, значит, кто угодно мог сделать то же самое.

– На твоем месте я бы думал, что все допускали ошибки. Абсолютно все. Тогда ты – лишь часть сообщества. А еще, – Том высвобождает палец и прижимает его к ее носу, – ты живая. Настоящая. Хотя…

– Хотя что?

– Поверить в то, что ты настоящая, невозможно.

От его слов становится немного легче. По крайней мере, Том не осуждает ее, что странно, ведь сама Кэтрин осуждала себя все это время. А он даже не погружается в эту травму, наоборот, подбирает нужные слова, чтобы облегчить ее груз. И у него получается.

– А теперь, раз мы оба преступники, – произносит Том и поворачивает ее лицом к себе, – у меня важный вопрос.

– Давай, – с готовностью переключается Кэтрин.

– Если бы ты была мафиози, какие преступления ты бы предпочитала?