Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение

Море между Тринидадом и Джорджтауном было грязное; освобожденный от груза пароход кренился под ударами волн. Доктор Мессинджер снова удалился в кабину. Непрерывно моросил дождь; окутанный легкой дымкой корабль, казалось, плывет по бурой лужице; сквозь дождь регулярно доносились звуки сирены. На корабле осталось всего с десяток пассажиров, и Тони безутешно ходил по опустевшим палубам или одиноко сидел в музыкальном салоне, и мысли его убегали по запретным тропам к высокой вязовой аллее и распускающимся рощам Хеттона.

На следующий день они вошли в устье Демерары. Таможенные сараи пропитались густыми испарениями сахара, все звуки заглушало жужжание пчел. Выгрузка товаров сопровождалась томительно длинными формальностями. Доктор Мессинджер взял их на себя, а Тони закурил сигару и вышел на набережную. В устье стояли на причале мелкие транспортные суда всех родов и видов; дальний берег порос зеленой бахромкой древокорня; из-за пышных пальм выглядывали железные крыши городских домов; после недавнего дождя с земли поднимался пар. Ухали враз черные грузчики; вестиндцы деловито сновали взад-вперед с накладными и списками фрахтов. Наконец доктор Мессинджер объявил, что все улажено и они могут идти в гостиницу.

II

Фонарь стоял на земле между двумя гамаками; окутанные белыми москитными сетками, они походили на гигантские коконы шелкопряда. Было восемь часов, солнце зашло два часа назад; реку и лес давно объяла темнота. Ревуны затихли, зато окрестные квакши завели хором свою бесконечную хриплую песню; проснулись птицы, они перекликались и пересвистывались, и где-то из глуби леса вдруг доносился протяжный стон, за ним громовой раскат — это падало засохшее дерево.

Шестеро негров — личный состав лодки — сидели неподалеку на корточках вокруг костра. Дня три назад они набрали кукурузных початков на заброшенной ферме, погребенной под напором дикой растительности. (В буйной поросли, поглотившей ферму, то и дело встречались чужеродные растения — плодовые и злачные, пышно разросшиеся и дичающие.) Негры пекли початки на углях.

Костер и фонарь вместе давали мало света; они смутно обрисовывали очертания ветхой кровли над головой, сгруженные с лодки товары, на которых кишмя кишели муравьи, подрост, наступающий на вырубку, а за ними высоченные колонны стволов, вздымающихся над головой и исчезающих в темноте.

Летучие мыши гроздьями свисали с кровли, как тронутые гнилью плоды; бегали гигантские пауки, оседлывая на скаку свои тени. Здесь когда-то жили собиратели каучука. Дальше торговцы с побережья не проникали. Доктор Мессинджер обозначил стоянку на карте треугольником и поименовал ее «Первый опорный лагерь» крупными красными буквами.

Первый этап путешествия закончился. Десять дней их плоскодонка, пыхтя мотором, поднималась вверх по течению. Раз или два они миновали речные пороги (тут подвесному мотору приходилось помогать; гребцы враз взмахивали веслами под команду капитана; боцман на носу длинным шестом отталкивался от камней). На закате они разбивали лагерь на песчаных отмелях или вырубали для него площадку в лесных чащобах. Раз-другой они наткнулись на хижину, брошенную собирателями каучука или золотоискателями.

Целый день Тони и доктор Мессинджер валялись среди грузов под самодельным навесом из пальмовых листьев; иногда в жаркие утренние часы они засыпали. Ели они из банок прямо в лодке, пили ром, смешанный с буроватой, но прозрачной речной водой. Ночи казались Тони нескончаемыми: двенадцать часов тьмы, шум посильнее, чем на городской площади, — визг, рев, рык обитателей леса. Доктор Мессинджер мог определять время по тому, в каком порядке следуют звуки. Читать при свете фонаря не удавалось. После томительно отупляющих дней они забывались чутким, недолгим сном. Говорить было не о чем: все переговорено за день, в жаркой тени навеса, среди грузов. Тони лежал без сна, чесался.

С тех пор как они покинули Джорджтаун, у него ныло и болело все тело. Солнце, отражающееся от воды, сожгло ему лицо и шею; кожа висела клочьями — он не мог бриться. Жесткая щетина колола горло. Каждый оставшийся незащищенным кусочек кожи искусали мухи кабури. Они проникали сквозь петли рубахи и шнуровку бриджей, а когда по вечерам он переодевался в брюки, москиты впивались в лодыжки. В лесу он подцепил кровососов, они заползли под кожу и копошились там; горькое масло, которым доктор Мессинджер пользовал от них, в свою очередь, вызывало сыпь. По вечерам, умывшись, Тони прижигал кровососов сигаретой, но от ожогов оставались зудящие шрамы; оставляли шрамы и песчаные блохи — один из негров выковыривал их у него из-под ороговевшей кожи на пятках, подушечек пальцев и ногтей на ногах. От укуса марабунты на левой руке вздулась шишка.

Тони так расчесывал укусы, что рама, к которой крепились гамаки, сотрясалась. Доктор Мессинджер переворачивался на другой бок, говорил: «Бога ради». Сначала Тони старался не чесаться, потом пытался чесаться тихо, потом в бешенстве чесался что есть мочи, раздирая кожу. «Бога ради», — говорил доктор Мессинджер.