Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

И она вернулась, через три месяца оправилась от культурного шока, посетила превосходный китайский ресторан и роскошный итальянский и при первой же возможности соблазнила Джералда, прямо в его кабинете младшего вице-президента. Его наверняка никогда не соблазняли в такой обстановке — если вообще соблазняли. Хотя все произошло после окончания рабочего дня, рискованность ситуации привела его в неистовство. Сама идея. Ее дерзость. Кат в супермодном лифчике, который он видел только в рекламе белья в воскресных выпусках «Нью-Йорк тайме», стоя на коленях, расстегивала Джерадцу брюки прямо перед фотографией его жены в серебряной рамке, фасующейся на письменном столе рядом с немыслимой подставкой для шариковых ручек. В ту пору он был настолько правильным, что чувствовал себя обязанным сначала снять обручальное кольцо и аккуратно положить его в пепельницу. На следующий день он принес ей коробку шоколадных трюфелей от «Дэвида Вуда». Лучшие трюфели, подчеркнул он, боясь, что она не оценит их качества. Кат нашла это банальным, но в то же время милым. Банально, мило, рассчитано на впечатление — в этом был весь Джералд.

В Лондоне она никогда не снизошла бы до такого, как Джералд. Он не был ни забавным, ни сведущим, не был обаятельным собеседником. Но он легко загорался, легко поддавался влиянию — он был чистым листом бумаги. На восемь лет старше нее, однако казался намного моложе. Ей нравилось, как он втайне, по-детски радовался собственной порочности. И был благодарным. «Просто не верится, что это правда», — повторял он гораздо чаще, чем следовало, и главным образом в постели.

Причины такой благодарности Кат поняла, встречаясь с женой Джералда на скучных вечеринках в редакции. Законченная ханжа. Ее звали Шерил. Судя по прическе, она до сих пор пользовалась крупными бигуди и дешевым лаком для волос. Ее ум был подобен дому, в котором все комнаты оклеены одинаковыми обоями от Лоры Эшли: ровные ряды нерасфывшихся бутончиков в пастельных тонах. Наверное, занимаясь любовью, она надевала резиновые перчатки, а потом ставила галочку в списке домашних дел. Слава Богу, с очередной грязной работой покончено. Она смотрела на Кат с таким видом, будто хотела сбрызнуть ее освежителем воздуха. Чтобы отыграться, Кат представляла себе ванную Шерил; вышитые лилиями полотенца для рук, пушистые чехлы на сиденьях унитазов.

Между тем дела в журнале шли плоховато. Хотя Кат не знала недостатка в деньгах для воплощения своих замыслов и работа в цвете позволяла ей испытать себя на новом поприще, она не получила обещанной Джералдом свободы. Приходилось считаться с советом директоров, которые все до одного были мужчинами, бухгалтерами или, по крайней мере, ничем от них не отличались — осторожные и медлительные, как кроты.

— Это же просто, — втолковывала им Кат. — Вы обрушиваетесь на читателей, демонстрируя, как им следует одеваться, и заставляете их почувствовать неловкость от того, что они выглядят иначе. Вы работаете на стыке реальности и восприятия. Поэтому читателей нужно непрестанно ошарашивать чем-то новым, чего они еще не видели, чего у них нет. Вы их будоражите — они покупают.

Совет директоров, напротив, считал, что читателям надо просто предлагать то, что у них уже есть, но в умноженном количестве. Больше мехов, дорогой кожи, кашемира. И побольше громких имен. Совету директоров были чужды импровизация, желание рисковать, спортивный азарт; они не хотели морочить читателей ради собственного удовольствия.

— Мода вроде охоты, — повторяла им Кат в надежде пробудить их мужские гормоны, если, конечно, они у них были. — Это игра, напор, штурм. Это жестокая борьба. Это эротика.

Но они полагали, что мода — это хороший вкус. И требовали добротной элегантности. А Кат хотелось пулеметной очереди из засады.

Во всем приходилось идти на компромисс. Кат хотела, чтобы журнал назывался «Последний крик», но на слух членов совета такое название звучало грубо. К тому же, подумать только, они сочли его чересчур феминистским.

— Это же в духе сороковых, — не уступала Кат. — В моду вернулись сороковые, разве вы не чувствуете?

Нет, они не чувствовали. Они хотели, чтобы журнал назывался «Or» — «золото» по-французски, — что недвусмысленно декларировало систему ценностей, но, по мнению Кат, было лишено оригинальности. Сошлись на «Фелиции», это название устроило обе стороны. В нем слышался легкий французский акцент, и означало оно «счастливая» (что гораздо спокойнее, чем «крик»). Хотя остальным знать это было не обязательно, Кат примирил с этим словом намек на кошачье племя, что сглаживало дамскую претенциозность. Кат изобразила его на обложке как размашистый росчерк ярко-розовой губной помадой и тем облегчила себе душу. Она притерпелась к этому названию, но не дорожила им, как первой любовью.