Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Но сейчас он не возбужден. И Кат не может заманить его в постель — она еще не готова, она еще больна. Он наливает себе выпить, но оставляет стакан полупустым, берег ее за руку, словно спохватившись, добродушно треплет по плечу в свободном пуховом свитере, уходит слишком рано.

— До свидания, Джералд, — говорит Кат.

Его имя звучит как насмешка. Она его отлучает, дает отставку, будто срывает медаль с его груди. Это предупреждение.

Он был Джералдом, когда они познакомились. Это она превратила его сначала в Джерри, потом в Джера. (В этом имени слышится напор, страсть.) Это она заставила его выбросить убогонькие морщинистые галстуки, объяснила, какую обувь носить, выбрала для него итальянский костюм свободного покроя, изменила его прическу. Она сформировала его вкусы — в еде, выпивке, легких наркотиках и эротическом женском белье. В своем новом облике, с новым, жестким именем, обрубленном на звучном «р», он был ее творением.

Себя она тоже создала сама. В детстве она была Кэтрин, хорошенькой куколкой, и суматошная мать с вечно заплаканными глазами наряжала ее в платьица с рюшечками и оборочками. К старшим классам с оборочками было покончено, и она превратилась в живую круглолицую Кэти с чистыми блестящими волосами и великолепными зубами, милую, но привлекательную не более, чем реклама здоровой пищи. В университете она стала Кэт — резкой, грубоватой на язык, в узких черных джинсах, клетчатой рубашке и полосатой джинсовой кепке с большим козырьком. Сбежав в Англию, она изменила свое имя на Кат. Короткое, с отзвуком улицы, и острое, как коготь. И главное — необычное. В Англии пропадешь, если не сумеешь как-то выделиться, особенно если ты не англичанка. Надежно защищенная своим новым обличьем, она победно пронеслась через восьмидесятые.

Кат до сих пор убеждена: это имя помогло ей добиться собеседования, а потом и получить работу. В авангардном журнале — черно-белая печать, глянцевая бумага, передержанные фото, крупным планом женские лица, растрепанные ветром волосы падают на глаза, ярким светом выделена одна половина лица. Журнал назывался «Лезвие бритвы». Стрижка как вид искусства, немного новостей из мира настоящего искусства, кинообзоры, немного сплетен о звонких именах и мода — целый гардероб идей, воплощенных в одежде, и одежда как овеществленная идея — своего рода метафизические подплечники моды. Кат досконально изучила свое ремесло, постигла все его секреты. Раз и навсегда поняла, как добиться успеха.

Кат пробивалась вверх по служебной лестнице: сначала макетирование, потом дизайн, потом подготовка целых разворотов и наконец всего номера. Это было нелегко, но старалась Кат не напрасно. Она стала творцом. Создавала новый стиль. Вскоре, идя по улице в Сохо или стоя в толпе на всевозможных показах, она видела ожившие творения своих рук, которые щеголяли в придуманных ею моделях и изрекали перепевы ее мнений. Она чувствовала себя едва ли не Господом Богом — Всевышнему не хватило времени заняться модным ширпотребом.

К тому времени ее лицо утратило округлость, хотя зубы были по-прежнему великолепны — североамериканские дантисты свое дело знают. Она коротко стриглась, почти что наголо, отработала убийственный взгляд в упор, довела до совершенства особый поворот головы, выражавший спокойное сознание собственного превосходства. Нужно было заставить всех поверить, что тебе известно нечто, пока еще недоступное остальным. И еще нужно было поддерживать в них веру, что они тоже могут приобщиться к тому, что придаст им незаурядность, силу, сексуальную притягательность, вызовет всеобщую зависть — правда, за определенную цену. Цену журнала. Им было невдомек, что все это создавалось с помощью фотокамеры. Застывший свет, застывший миг. Изменив ракурс, она могла изуродовать любую женщину. Как и любого мужчину. Из любой дурнушки сделать красавицу или, по крайней мере, придать ей пикантность. Все это — фотография, искусство делать картинку. Все это умение выбирать. Этого нельзя было купить, и не важно, какую часть своего скудного жалованья вы истратите на модную вещицу из змеиной кожи.

Несмотря на престиж, платили в «Лезвии бритвы» мало. Кат не могла позволить себе большинство из тех вещей, которые подавала в журнале с таким блеском. Экстравагантность и дороговизна Лондона начали тяготить ее. Она устала поглощать из соображений экономии в несчетных количествах канапе на литературных ленчах, устала от застарелого табачного запаха, въевшегося в темно-красные ковры в лондонских пабах, от труб, которые лопались каждую зиму, когда случались холода, и от всех этих редакционных Кларисс, Мелисс и Пенелоп с их вечным верещанием, как прошлой ночью они буквально, совершенно промерзли до костей и что буквально никогда-никогда еще не бывало таких холодов. Холодно было всегда. И трубы прорывало всегда. Никому и в голову не приходило поставить нормальные трубы, чтобы они не лопались. Лопающиеся трубы были английской традицией, как и многое другое.