Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— На самом деле это еще не все, — проговорил он. — Когда фирма потерпела крах, Ватанабе покончил с собой. Не вынес позора.

— Вот как.

— Семнадцать лег мы вместе вели дела. Это был человек чести и твердых правил. Я очень его уважал.

— Вы снова займетесь коммерцией? — спросил я.

— Я… я отошел от дел. И стар, уже не под силу начинать все сначала. Да и дела нынче ведутся не так, как прежде. С иностранцами заигрывают. Пляшут под их дудку. И как мы до этого докатились, не понимаю. Ватанабе тоже не понимал. — Отец вздохнул. — Прекрасный был человек. Человек твердых правил.

Чайная комната выходила в сад. Со своего места я мог рассмотреть сквозь густую листву старый колодец. Мальчиком я верил, что в нем живут привидения. Солнце садилось, и сад погружался в тень.

— Ну что ж, я рад, что ты вернулся, — сказал отец. — Надеюсь, надолго?

— Не знаю. Пока не решил.

— Я-то готов забыть прошлое. Мать бы тоже с радостью тебя приняла. Хоть ты и очень ее огорчил.

— Отец, мне дорого ваше участие. Но я пока и сам не знаю, что буду делать.

— Теперь я понимаю, что у тебя не было на уме ничего дурного, — продолжал он. — Ты поддался… чужому влиянию. Не ты один.

— Может, действительно не будем ворошить прошлое, а?

— Будь по-твоему. Еще чаю?

И тут по дому разнесся девичий голос.

— Наконец-то, — сказал отец вставая. — Пришла Кикуко.

Несмотря на разницу в возрасте, мы с сестрой всегда были дружны. Она так обрадовалась, увидев меня, что и сказать ничего не могла, а только нервно хихикала. Отец принялся расспрашивать ее об Осаке, об университете, и она понемногу успокоилась. Отвечала ему коротко, вежливо. Потом обратилась ко мне с расспросами, но чувствовалось, что ее сковывает опасение нечаянно коснуться запретных тем. Разговор становился еще более вялым, чем до прихода Кикуко. Наконец отец встал со словами:

— Надо позаботиться об ужине. Извини, что приходится этим заниматься. Кикуко побудет с тобой.

Как только отец вышел, сестра облегченно вздохнула. Минуты не прошло, а она уже болтала о своих друзьях в Осаке, о занятиях в университете. Потом вдруг решила, что нам надо прогуляться по саду, и вприпрыжку выбежала на террасу. Мы надели соломенные сандалии, стоявшие у перил, и вышли в сад. Сумерки заметно сгустились.

— Умираю — хочу курить, еле выдержала эти полчаса, — сказала Кикуко, зажигая сигарету.

— Почему же ты раньше не закурила?

Она глазами показала на дом и лукаво усмехнулась.

— A-а, понятно, — сказал я.

— Послушай, а у меня уже есть друг!

— Да неужели?

— Только не знаю, что делать. Никак не решу.

— Это понятно.

— Он собирается в Америку. Хочет, чтобы и я с ним ехала, когда кончу учиться.

— А ты? Ты хочешь в Америку?

— Мы бы там, конечно, всюду добирались автостопом. — Кикуко вытянула руку, подняв большой палец. — Говорят, это опасно, а я в Осаке сколько раз так ездила, и ничего, очень здорово.

— Ну так что же тебя смущает?

Мы шли по узкой, петляющей среди кустов тропинке, которая вела к старому колодцу. Кикуко не выпускала из рук сигарету и все время картинно затягивалась.

— Знаешь, в Осаке мне нравится. У меня полно друзей. Не хочется их бросать. А Суичи… Он симпатичный, но все время быть только с ним одним… Даже не знаю. Ты понимаешь?

— Ну еще бы.

Она снова усмехнулась и вприпрыжку побежала вперед, к колодцу.

— Помнишь, — сказала она, когда я подошел, — ты все уверял, что здесь живет привидение?

— Помню.

Мы заглянули в колодец.

— А мама говорила, что никакое это не привидение. Что тоща вечером ты видел здесь старуху зеленщицу, — сказала сестра. — Но я ей не верила и никогда одна сюда не ходила.

— Мама и мне это говорила. Будто старуха сама призналась, что это была она. Шла напрямик через наш сад. Представляю, каково ей было перелезать через ограду.

Кикуко прыснула. Потом повернулась спиной к колодцу и обвела взглядом сад.

— Мама по-настоящему никогда тебя не винила, — сказала она совсем другим тоном. Я молчал. — И часто говорила, что они с отцом сами виноваты — дурно тебя воспитывали. И что мне они уделяли больше внимания, поэтому я и выросла такая хорошая. — Она подняла на меня глаза. Озорная улыбка снова заиграла у нее на лице. — Бедная мама, — помолчав, сказала она.

— Да Бедная мама.

— Ты вернешься в Калифорнию?

— Не знаю. Посмотрим.

— А что случилось с… с ней? С Вики?

— С этим покончено, — сказал я. — В Калифорнии меня ничто не держит больше.

— А мне стоит ехать в Америку, как по-твоему?

— Почему бы нет? Не знаю. Тебе там, наверное, понравится. — Я оглянулся на дом. — Пойдем, что ли, обратно? Может, отцу надо помочь с ужином.

Но сестра снова свесилась над колодцем.

— Не вижу никаких привидений, — сказала она. Голос отозвался слабым эхом.

— А что, отец очень удручен крахом фирмы?

— Не знаю. Его не поймешь. — Она вдруг выпрямилась и обернулась ко мне. — Он тебе рассказал о старом Ватанабе? Знаешь, что он сделал?

— Говорят, покончил с собой.

— Мало того. Он всю семью отправил на тот свет. Жену и двух маленьких дочерей.

— Да что ты?

— Такие прелестные были девчушки. Он открыл газ, когда они спали. А потом вспорол себе живот кухонным ножом.