Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— То-то отец говорит: «Ватанабе — человек твердых правил».

— Психопат. — Сестра снова заглянула в колодец.

— Осторожно. Не то свалишься.

— Не вижу никаких привидений, — повторила она. — Ты меня все время обманывал.

— Я не говорил, что оно живет в колодце.

— Где оно тогда?

Мы снова оглядели сад. День почти угас. Я показал на небольшой просвет между кустами, шагах в десяти от нас.

— Вон там. Вон там я его видел.

Мы смотрели на светлую прогалину.

— Какое оно было?

— Толком не разглядел. Было темно.

— Но что-то ты все-таки различил?

— Я же говорю — старуха. Стояла вон там и следила за мной.

Как зачарованные, мы не могли отвеет глаз от прогалины.

— В белом кимоно, — сказал я. — Несколько прядей выбились из пучка, и их трепал ветер.

Кикуко толкнула меня локтем:

— Ну, хватит. Ты снова хочешь меня напугать.

Она растоптала окурок, постояла в раздумье, глядя себе под ноги. Пинком зарыла его в сосновые иголки и снова улыбнулась.

— Пойдем посмотрим, как там ужин, — сказала она.

Отца мы застали в кухне. Он покосился на нас, не отрываясь от своего занятия.

— Отец стал настоящим поваром, — со смехом объявила Кикуко. — С тех пор, как сам хозяйничает.

Отец холодно взглянул на нее.

— Чем тут гордиться? — сказал он. — Иди-ка помоги мне.

Сестра помедлила. Потом шагнула к шкафу, взяла висящий на ручке ящика передник.

— Осталось сварить овощи, — сказал ей отец, — и последить за тем, что стоит на плите.

Он поднял голову и некоторое время смотрел на меня странным взглядом.

— Думаю, тебе интересно взглянуть на дом, — сказал он наконец. Положил палочки для еды, которые все это время держал в руках. — Ты так давно здесь не был.

В дверях я оглянулся, но Кикуко стояла к нам спиной.

— Славная она девочка, — сказал отец.

Он водил меня из комнаты в комнату. Я и забыл, какой это большой дом. Скользили раздвижные перегородки, открывалась следующая комната. Везде была поразительная пустота. В одной из комнат свет не зажегся, но в бледном свете, падавшем из окон, белели все те же голые стены и татами.

— Для одного человека дом слишком велик, — сказал отец. — В эти комнаты я теперь и не заглядываю.

Наконец он отворил дверь в комнату, набитую книгами и бумагами. Вазы с цветами, на стенах — картины. И что-то стоит в углу на низком столике. Я подошел ближе и увидел, что это — пластмассовая модель линкора, какие клеят мальчишки. Она стояла на газете; рядом рассыпаны кусочки серой пластмассы.

Отец усмехнулся. Подошел к столу, взял в руки модель.

— Когда фирмы не стало, — сказал он, — у меня появилось больше свободного времени. — Он снова засмеялся, и что-то странное послышалось мне в его смехе. На короткий миг лицо его приняло почти нежное выражение. — Немного больше свободного времени.

— Просто не верится, — сказал я. — Вы всегда были так заняты.

— Наверное, даже слишком. — Он посмотрел на меня и скупо улыбнулся. — Мне следовало быть более заботливым отцом, наверное.

Я засмеялся. Он задумчиво разглядывал линкор. Потом поднял глаза.

— Не хотел тебе говорить, но, наверное, лучше сказать. Думаю, смерть твоей матери не случайна. У нее было много печалей. И разочарований.

Теперь мы оба стояли, уставившись на пластмассовый линкор.

— Но ведь не могла же матушка ожидать, — наконец произнес я, — что я останусь здесь навсегда.

— Видимо, ты не понимаешь. Не понимаешь, каково приходится родителям. Мало того, что теряешь детей. Во имя чего их теряешь — вот вопрос. — Он повертел кораблик в руках. — Надо бы получше приклеить эти катера, тебе не кажется?

— Может быть. Но вообще, по-моему, здорово получилось.

— В войну я одно время служил на корабле вроде этого. Но всегда мечтал об авиации. Представлял себе так: если враг потопил твой корабль, остается только барахтаться в воде и надеяться, что тебя спасут. А самолет — другое дело, там всегда есть последний выбор. — Он поставил кораблик на стол. — Должно быть, война для тебя — пустой звук.

— В общем-то, да.

Он обвел комнату взглядом.

— Ужин, наверное, готов, — сказал он. — Ты, я думаю, проголодался.

Стол был накрыт в тускло освещенной комнате рядом с кухней. Единственный источник света — большой фонарь над столом; остальное в тени. Мы поклонились друг другу и начали есть.

За столом говорили мало. Я вежливо похвалил еду, Кикуко в ответ только хихикнула. К ней как будто вернулось первое оживление. Отец несколько минут молчал.

— Тебе, должно быть, странно, что ты опять в Японии, — наконец заговорил он.

— Да, пожалуй, немного странно.

— Должно быть, уже жалеешь, что уехал из Америки.

— Самую малость. У меня там почти ничего не осталось. Одни голые стены.

— Понимаю.

Я через стол посмотрел на него. В скудном свете лицо у него было замкнутое и грозное. Длилось молчание.

Вдруг я увидел что-то в глубине комнаты. Сначала еще продолжал есть, но потом замер с палочками в руке. Отец и сестра заметили это, взглянули на меня с удивлением. А я сидел, усгавясь в полутьму за спиной отца.

— Кто это? Там, на фотографии?

— На какой фотографии? — Отец оглянулся, чтобы понять, куда я смотрю.

— В самом низу. Старуха в белом кимоно.

Отец положил палочки. Посмотрел на фотографию, потом на меня.