Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Ну, так вот. Зэ-Пэ с хозяином ведут дружеский разговор, а Леон, чтобы никого не беспокоить, самостоятельно шарит по углам, ищет, где бы разжиться парой пачек сигарет «Олд Голд». Я на все это ноль внимания, чувствую, вот-вот нащупаю, вот-вот поймаю, и так хорошо получается, прямо за душу берет. А рыжий детина толкует, что собрался домой, его, мол, жена уже подозревает, что не иначе как он обхаживает новую подавальщицу. Но тут Леон открыл дверцу чулана, и оттуда вываливается швабра с тряпкой и бидон с самогоном, а в глубине стоит дамочка, блузку на груди скорей-скорей застегивает. Как она завизжит! Будто домового увидала. И начинается черт-те что. Леон пятится и бормочет, что, мол, он ничего такого, просто сигареты хотел купить, врет нагло. Верзила подбегает ко мне и говорит, чтобы мы забирали виски и выкатывались вон со своей музыкой. А сверху по лестнице сбегают еще двое белых, один прямо с картами в руке, другой вприпрыжку к телефону, не иначе как в полицию звонить: караул, грабят! Понимаешь, посмотреть снаружи — обычная придорожная закусочная, а внутри там такие дела! Ну, подобрал я аккорды, быстренько проиграл и говорю ребятам: сматываемся. Если сейчас не явится чья-нибудь жена или чей-то муж и не подымет хай, то ворвется шериф с облавой, похватает всех за азартные игры в ночное время. Так и так, а расхлебывать нам.

Эрл смеется. Под конец его рассказа стал сеяться мелкий дождик. Дворники ритмично пощелкивают; швы на бетонке — как форшлаги: бачу-чу, бачу-чу…

— Заранее не угадаешь, когда песня созреет. Возьмешься за нее прежде времени, а она еще сырая. Опоздаешь, переспела, как груша. — Эрл встряхивает головой. — А оставишь ее совсем, сам изведешься.

Поперек шоссе прямо им под колеса бросился заяц. Но уцелел и дал стрекача, потому что Эрл, не сбавляя скорости, вильнул и объехал его на полном ходу.

— Чуть было заячью смерть на душу не взяли.

Билли не отозвался. Он сидит и постукивает карандашом по блокноту. Впереди на востоке скоро проступит электрическое зарево над Колумбусом. После этого остается еще три часа до Кливленда и до завтрака в отеле «Маджес-тик» на Карнеги-авеню. Там их может ждать какой-нибудь певец или, возможно, певица, из желающих попробоваться в джаз Фергюсона. И как знать, кому-то вдруг да повезет, и второй Билли или вторая Красотка Сара отправится с джазом в поездку по стране до самого Нью-Йорка, и раз навсегда в корне переменится ее судьба. А если нет, тогда симпатичная девчонка, и не подозревающая о своей привлекательности, так и останется подавать жаркое с овощами или свинину на ребрышках в накуренной столовке на Седар-авеню, а у самой голова занята песнями или мыслями о больной матери и двух детишках, которых они на пару с мужем бьются, стараются прокормить. Сколько таких повидали Эрл и Билли, сколько раз слышали нотки надежды в голосе и видели бисеринки пота на губе, когда до того хочется вырваться из тоскливой беспросветной обыденщины! Дело известное. Каждому случалось после работы валиться с ног и засыпать прямо в пропахшей табачным дымом одежде, чтобы продрать глаза навстречу вялому утру и первым шумам уличного движения, хлопнувшей двери, детскому плачу, и — «о, черт, снова вставать, но я живу, и надо как-то перемогаться».

Машину тряхнуло.

— На этот раз ты кого-то переехал, лихач разнесчастный.

— Вылезают тут всякие по ночам, — ворчит Эрл. — Дорога-то теплая. Еноты разные, опоссумы, змеи, коровы.

— Коровы?

— Да, и коровы. — У Билли в зубах дымится новая сигарета. Эрл тоже сует в рот сигарету и показывает пальцем. Билли подносит ему зажигалку. — Спасибо. Ты что, разве забыл, как мы сбили корову на пути в Саратога-Спрингс?

А как же, Билли помнит.

— Она небось решила, что на нее несется Ночной Экспресс, я же сигналил как полоумный, хотел ее с дороги шугануть. Шла, должно быть, на соседский лужок гульнуть на стороне.

Корова тогда упала на одно колено, но поднялась, прежде чем раствориться в темноте, отраженной зеркалом заднего обзора.

Опять несколько долгих мгновений Билли и Эрл едут молча. Поздно ночью после работы, после музыки, в мозгу всплывают разные мысли. Что днем, может быть, как-то задело, царапнуло, теперь, в черной предрассветной тьме, обрушивается на плечи страхом. Они молчат. Им обоим, наверно, не по себе, словно холод пробрал до костей. Билли закрывает ветровое оконце со своей стороны, выше поднимает стекло.

На западной окраине Колумбуса они проезжают ночное кафе, единственное освещенное место на всю округу. Хозяин за стойкой — белый фартук, белая футболка — вытирает столешницу и разговаривает с посетителем. Оторвавшись от работы, что-то доказывает, качает головой. Посетитель кивает. Еще один человек стоит у стола под окном и макает в чашку пончик. А свободной рукой машет проезжающей машине. Эрл от неожиданности просигналил и потом еще оглянулся.

— Мне это кое-что напомнило.

— Да?

— Этот тип, что помахал нам. Ты не заметил? Стоит у окна и машет, наверно, каждой мимоезжей машине.

— А ты что, неужели проголодался? Я думал, сандвичи с курятиной и ломоть пирога…