Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

Внутри дома, казалось, царила инертность, хотя, возможно, это только казалось. Передняя комната когда-то была гостиной, но теперь здесь, среди старой меблировки, валялись все скульптурные инструменты Мэки Лаудон. Здесь были торшеры, качалка, пара кресел, хрупкие маленькие приставные столики, а также молотки, долота, резцы, стамески, пилки и другие приспособления и еще — разные скульптуры из дерева и камня. В прежние времена с Севера приезжали люди, чтобы забрать работы для продажи, но их визиты прекратились уже очень давно. Ее это не беспокоило, и она не помнила, почему пропал спрос на ее произведения.

Вещи, которыми она перестала пользоваться, были брошены там, где послужили ей в последний раз. В кухне на газовой плите стояла железная сковорода с пригоревшими остатками яичницы — память о последнем случае, когда Мэки Лаудон удосужилась приготовить себе горячую пищу. В паре минут ходьбы по улице какие-то азиаты открыли магазинчик с кафе, и она запасалась там продуктами, названий которых даже не знала. Покупала соленые сливы, связки маленьких сушеных рыбок, у которых глаза были больше головы, и горшочки с овощами, погребенными в каком-то иле. Пустые упаковки Мэки выкидывала в раковину, а когда она заполнялась до краев, складывала мусор в мешок и, спустившись по шаткой наружной лестнице, оставляла его на задворках в проулке, откуда он обыкновенно куда-то исчезал. Еще была кастрюля, в которой Мэки варила кофе, и все. Над раковиной на подоконнике стояла старая чашка, изнутри покрытая филигранью трещинок, окрашенных танином. Каждое утро, если погода была хорошая, луч солнца находил розу, нарисованную возле верхней кромки чашки, с минуту согревал ее и двигался дальше.

Мэки носила бесформенные хлопчатобумажные платья в цветочек, закрывавшие колени, а зимой надевала мужское твидовое пальто. Если свет падал сзади, сквозь подол платья просвечивали ноги. Они были слегка кривоваты, а плечи и руки несколько крупны для женской фигуры. Ее порою беспокоил артрит, но не до такой степени, чтобы нельзя было работать. Лицо у нее было некрасивое, кожа толстая и сморщенная, как у слона. На подбородке росли несколько длинных белых волосков. Остальные волосы были густые и седые, она подстригала их сама в форме неровного шлема и смотрела на мир го-под его забрала. Правый глаз у нее был зеленый, а левый — бледно-голубой — был поражен особым видом нервного тика. В течение примерно пяти минут веко мало-помалу неумолимо опускалось, пока глаз не закрывался полностью, а потом неожиданно взлетало вверх, открывая проснувшуюся в испуге голубизну. Из-за этого одни говорили, что у Мэки Лаудон дурной глаз, а другие считали ведьмой, что было неверно, хотя она и в самом деле вела беседы с демонами.

Перед камином в бывшей гостиной стоял толстый ореховый ствол высотой в пять футов, из которого Мэки Лаудон ваяла огромную голову Медузы. Рабочей подставкой служила забытая скульптура — глыба известняка с плоской верхушкой; в камне угадывались едва намеченные голова и рука Сизифа. Чтобы дотянуться до верха деревянной колоды, Мэки становилась на ветхую вышитую оттоманку, а стамески были разложены на каминной доске. Окна, выходившие на улицу, не мылись годами, сквозь них сочился слабый и тусклый свет, но ей хватало и такого. Стамески были некогда заказаны в Нью-Йорке и все были такие острые, что хоть брейся. Она не часто пользовалась деревянными молотками; где бы она ни прикоснулась к дереву своим резцом, орех подавался легко, как масло. Она резала, и ее странный глаз открывался и закрывался в своем сбивчивом ритме, а шепот и бормотание демонов успокаивало ее, как песенка.

Их было двое, Элиэль и Азазель. Оба время от времени делали торжественные и взаимоисключающие декларации о своей доброй или злой сущности. Они часто вздорили друг с другом или с ней, а иной раз сотрудничали, некоторым образом объединяя противоположности. Элиэль представлялся ей духом воздуха, а Азазель — духом тьмы. Иногда они менялись ролями, а порой оба претендовали на ту или иную. Они предъявляли. противоречивые притязания на право распоряжаться силами памяти и магии, хотя Мэки Лаудон всегда могла напомнить демонам, что в реальном мире им мало чего удается достигнуть самостоятельно.

Азазель обычно с неприязнью относился к Медузе. Ты не представляешь себе, во что ввязываешься, — сказал он на этот раз. — Ты сама не таешь, что ты вызываешь и зачем.

— Я точно знаю только то, что ты — унылый бес, — ответила Мэки Лаудон. Но сказала это любя, потому что в это утро владела собой и демонические пререкания были приятны ей, как пение хора. — Ты всегда подаешь неверные идеи, — сказала она Азазелю. — Ты мой ненужный демон.

Она надавила на стамеску, и еще одна бледная стружка наружного слоя отпала от темной сердцевины орехового дерева.