Приговор

Но пока удары колокола оставались единственным признаком жизни в селе. Мы уже почти пересекли околицу. И вдруг сбоку послышались крики: "Стойте! Стойте!", и на дорогу прямо перед бычьими мордами выбежали две запыхавшиеся старухи. Не слишком внушительный кордон, подумал я. Никаких колюще-режущих инструментов у них при себе, конечно, не было. Я узнал своих пациенток.

– Доб… рый… гос… подин… – задыхались они, почти повисая на оглобле и обливаясь потом. – Вот…

Корявая узловатая рука протянулась ко мне ладонью вверх. В этой ладони лежало несколько медных и серебряных и даже одна золотая монета.

– Тут… четыре кроны и… осьмнадцать хеллеров… с грошом. Вы плату не приняли, так… мы собрали… ох, помру сейчас… не извольте гневаться… больше во всем селе нету… не насылайте на нас опять болезни, добрый господин!

Я спокойно взял деньги – в конце концов, я их честно заработал – а затем повернулся к старухам, которые уже отцепились от оглобли, но все еще семенили рядом с телегой.

– Вы все умрете, – сказал я с удовольствием. – И скоро.

Старухи в ужасе застыли столбом. Мы поехали дальше, не оглядываясь.

Поскольку мы выспались днем (и наши быки тоже хорошо отдохнули), то не стали останавливаться после заката. Ехать, правда, пришлось практически в полной темноте, нарушаемой только светом звезд, но дорога была ровной и шла по открытой местности, не сулившей никаких сюрпризов. Один раз слева проплыли очертания каких-то беленых домиков, но мы так и не узнали, были ли они обитаемы; во всяком случае, света нигде не было, и собаки не лаяли. Затем, уже заполночь, взошла луна, и стало посветлей, хотя не так уж сильно, ибо ночное светило пребывало уже в последней четверти. Изредка на луну набегало легкое облако, наполняясь изнутри призрачным светом.

Лишь когда небо на востоке начало светлеть, мы свернули в подходящую рощицу справа – достаточно густую, чтобы скрыть нас от посторонних глаз, но при этом проходимую для быков и подводы. Был самый холодный предутренний час, и я позволил себе развести небольшой костерок, надеясь, что он не виден за деревьями. Мы наскоро перекусили оставшейся курятиной.

– А теперь, – объявила Эвьет, – когда нам уж точно никто не мешает, объясни, наконец, что это была за штука, разнесшая черепушку Жерома.

Я, конечно, понимал, что этого разговора все равно не избежать. И уже придумал, как свести риск к минимуму.

– Расскажу и покажу, но прежде ты должна обещать, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не возьмешь эту вещь без моего разрешения.

– Обещаю, – легко согласилась Эвелина.

– Помните, баронесса, вы дали слово.

– Дольф! – теперь в ее голосе звучало возмущение. – Я тебя когда-нибудь обманывала? Или брала что-нибудь без спросу? По-моему, если у кого из нас двоих и имеется воровской опыт, то этот кто-то не я!

– Уела, – вынужден был признать я. – Ладно, смотри, – я вытащил огнебой. – Прости, но только из моих рук – иное слишком опасно.

Эвьет принялась разглядывать в свете костра диковинный предмет. Главную его часть составляли четыре металлических трубки, соединенные параллельно в одной плоскости, вплотную друг к другу. С одного конца все они были открыты, с другого оканчивались подобием молоточков. Под самой нижней трубкой располагалась деревянная рукоятка, имевшая расширение вверху; в этом расширении было проделано круглое отверстие, в котором находилась спусковая скоба.

– Похоже на музыкальный инструмент, – заметила Эвелина. – Я видела такой у бродячих артистов, когда мы ездили на праздник в Пье.

– Да, на сиринкс, – согласился я. – Его еще называют флейтой Пана, хотя церковь не одобряет это название, считая пропагандой язычества… Но у сиринкса все трубки разной длины, а здесь – одинаковой. И там нет рукоятки.

– Зато твой инструмент звучит громче, и от его музыки люди буквально теряют голову, – блеснула остроумием Эвьет.

– Кстати, я, признаться, ожидал, что ты потом из-под телеги полчаса от страха не вылезешь, – улыбнулся я.

– Ты в самом деле считаешь меня такой дурой и трусихой? – приподняла бровь баронесса.

– Я считаю тебя очень умной и смелой девочкой. Просто я уже видел, какое впечатление огнебой производит на людей, включая закаленных в боях воинов.

– Ты ведь рассказывал, что вы с учителем работали над военными проектами, и не все ваши изобретения пошли в дело. Я сразу поняла, что это – одно из них. Значит, оно называется огнебой? И как оно работает?

– Ты все поняла правильно, – кивнул я. – На самом деле, ты даже можешь догадаться, каков его принцип действия. Ибо главный его элемент ты видела в деле еще до боевого применения, – это я мог ей сообщить, ибо не собирался рассказывать рецептуру.

– Неужели порошок от клопов? – улыбнулась Эвелина.

– Нет, конечно, – хохотнул я. – Но на самом деле ты не так далека от истины.

– Огнебой – значит, бьет огнем… – рассуждала вслух девочка. – Огонь… А! Вспомнила! Ты посыпал каким-то порошком сырые ветки, и они ярко вспыхнули, несмотря на дождь!

– Ну я же говорил, что ты очень умная, – я вновь расплылся в улыбке.

– Но Жерома не сожгло. Ему разнесло голову.