Приговор

– Все не служащие военным целям оценки и выплаты издержек, связанных с ущербом от действий неприятеля, будут производиться после победы, – вновь перебил Штурц. – В настоящее время все свободные средства должны направляться к скорейшему сей победы достижению. Данный вопрос регламентирован указом его светлости герцога за нумером 382.

– Этот ваш указ…

– Он не мой. Он его светлости герцога, – повторил мажордом с нажимом.

– Да, – я взял себя в руки. – Прошу прощения. Однако указ его светлости не отменяет фундаментального долга сеньора по защите своих верных вассалов, – об указе я слышал впервые – как я уже отмечал, юриспруденция не моя сильная сторона – но вполне верил, что Штурц говорит правду. Тем более что такой указ был со всех сторон логичен, не только экономя средства на ведение войны, но и повышая градус ненависти к врагу и жажду победы над ним (а заодно и подталкивая в армию всех, у кого не осталось других средств к существованию). Наверняка подобный указ существовал и в противоположном лагере, иначе Лангедаргу просто не хватило бы денег продолжать борьбу на равных. Но в то же время ни один из претендентов на трон не решился бы посягнуть на саму основу феодальных отношений, тем более теперь, когда верность вассалов сеньорам часто и без того не блестяща. – Речь не просто о материальной компенсации, – продолжал я. – Речь о том, что девица благородного рода осталась без всяких средств для жизни, без дома и без официальной опеки…

– Да, это верно, – согласился Штурц, – она вправе апеллировать к его сиятельству о попечении. Полагаю, вас не затруднит представить документы, подтверждающие законность ее прав? – мажордом протянул руку.

– Документы?… – растерянно пробормотал я. Удивительно, но за все время эта простая мысль не приходила мне в голову! Сам-то я прожил без документов всю жизнь; если в деловых поездках мне требовалось удостоверить свою личность, достаточно было письма учителя. Но в чем я был всегда подспудно уверен – потому, видимо, и не озаботился этим вопросом – так это в том, что уж у дворян, с их прослеживаемой в самую глубь веков родословной и непомерным вниманием ко всем связанным с этим тонкостям, с документами все точно в порядке…

– В замке был пожар, все документы сгорели, – признала Эвьет. – И приходские книги, видимо, тоже, – очевидно, в скитаниях по окрестностям своего замка она обнаружила и развалины церкви. – Но где-то должны быть записи! Наш род внесен в Столбовую книгу, сведения обо всех рождениях, смертях и браках должны обновляться ежегодно… Мой день рожденья семнадцатого июля.

Штурц открыл какую-то книгу, лежавшую на столе, и принялся листать засаленные по краям толстые пергаментные страницы.

– Да, – признал он, – в реестре дворян графства значится Эвелина-Маргерита-Катарина, из рода Хогерт-Кайдерштайн, рожденная семнадцатого июля двенадцать лет назад. Но это ничего не доказывает.

– То есть как? – возмущенно воскликнул я, хотя уже понял, что он прав.

– Судите сами, сударь, – не замедлил подтвердить мажордом, – ко мне приходит человек, которого я вижу впервые, приводит девочку, которая может быть дочерью соседского крестьянина, и предлагает поверить на слово, что это – баронесса Хогерт-Кайдерштайн. Да еще рассказывает при этом удивительные истории, что эта девочка, во-первых, уцелела при всеобщей резне, а во-вторых, девяти лет от роду оставшись одна в лесу, не только не погибла, но и благополучно прожила там совершенно самостоятельно три года. Если бы я принял подобное на веру, то заслуживал бы участи еще худшей, нежели мой предшественник.

– Достаточно пообщаться с Эвелиной две минуты, чтобы убедиться, что она – не дочь крестьянина, – возразил я, не став выяснять, что именно и за что сделал граф Рануар с предыдущим мажордомом. – Ее образование и воспитание…

– Образование и воспитание, сударь, не дают ровно никаких прав – сословных, имущественных или иных. При отсутствии документов личность данной особы может быть удостоверена под присягой не менее чем двумя свидетелями, знавшими настоящую Эвелину Хогерт-Кайдерштайн три года назад. Вы в число таковых, как я понял, не входите. Можете ли вы представить означенных свидетелей?

– Вам же сказали, все погибли, – ответила вместо меня Эвьет. – Разве что служанки… я не нашла их тела… но я не знаю, где их теперь искать… Дольф говорил, что деревня, откуда они родом, тоже сожжена…

– Дворовые девки не могут свидетельствовать в суде, – обрубил и эту призрачную надежду Штурц. – Впрочем, в исключительных случаях суд может принять их показания – если они выдержат испытание каленым железом…

– Нет! – испуганно отказалась Эвелина. – Не надо каленого железа!

– А как насчет соседей? – поспешно произнес я. – Бывали же гости в вашем замке?

– Редко, – покачала головой Эвьет. – Ну и, главное, они же к родителям приезжали. Филиппа и Женевьеву им уже представляли, а нас с Эриком оставляли на попечение прислуги, чтоб под ногами не путались…

– В таком случае, господа, я полагаю, вопрос закрыт, – развел руками мажордом. – Вас проводят.