Приговор

На следующий день я почувствовал себя уже заметно лучше, хотя и не до конца – но в любом случае настроен был на сей раз отлежаться как следует и никуда не спешить. Эвьет это решение полностью поддерживала – во всяком случае, я не замечал никаких признаков досады по поводу того, что забота о моем здоровье препятствует реализации неких срочных планов. По правде говоря, я не расспрашивал ее о дальнейших планах, ибо догадывался, что случайное стечение обстоятельств, в результате коего наши действия спасли Карла от весьма вероятного окончательного разгрома, не заставило Эвелину отказаться от намерения отомстить. Скорее даже наоборот – она преисполнилась решимости исправить содеянное. Но я не хотел лишний раз подталкивать ее к этой теме.

На сей раз моя болезнь протекала не так, как когда я подцепил заразу. Сознание все время было ясным, и я твердо знал, что выздоравливаю – надо просто-напросто лежать и отдыхать. Само собой, главной бедой в таких случаях является скука; в первые дни я даже не мог позволить себе долгих разговоров, ибо от них усиливалась головная боль. Но вот, наконец, к четвертому дню неприятные симптомы сошли на нет, и хотя я знал, что вставать мне еще рано, но мы с Эвьет снова могли беседовать без помех. Она, впрочем, не просиживала со мной все время – я на этом и не настаивал – а периодически отлучалась в город, и не без пользы. Так, на четвертый день она привела ко мне оружейника, которому разрекламировала наши лошадиные доспехи, и я продал их ему пусть и не так дорого, как надеялся, но все же за довольно неплохую цену. Была у меня мысль сбыть ему и меч Гринарда, приобретя взамен какую-нибудь дешевую дрянь вроде той, что я носил прежде, но я все же оставил себе рыцарский клинок – не столько из эстетических соображений, сколько в качестве неприкосновенного резерва на будущее. Приносила Эвелина и новости. В городе говорили, что Ришард с оставшейся у него кавалерией возвращается в свои родовые земли на севере, и что сам он в бою не пострадал; грифонцев в окрестностях никто не видел – они, по всей видимости, тоже уходили к себе на запад, как я и предположил после сражения. Сам Карл, как мы знали, оставался в Греффенвале – во всяком случае, иные вести Тюрьери не достигали.

Когда я проснулся утром седьмого дня, Эвьет в комнате не было. Меня это ничуть не насторожило, тем более что Арби лежал на ее кровати, как и всегда, когда она уходила в город (расставалась она с ним без удовольствия, хотя и была вынуждена согласиться со мной, что девочка с боевым оружием на мирных улицах вольного города выглядит слишком уж странно – настолько, что может привлечь внимание городской стражи). К обеду Эвелина не вернулась; я мучался от скуки и досадовал, что не с кем поговорить, однако по-прежнему не чувствовал никаких опасений, полагая, что баронесса поела в какой-нибудь городской харчевне или прямо на улице, купив еду у лоточника. Однако, когда за окнами начало темнеть, а Эвьет все не было, я понял, что что-то случилось. После заката городские улицы принадлежат такой публике, с которой лучше не встречаться не то что двенадцатилетней девочке, а и одинокому взрослому мужчине, если, конечно, у него нет в кармане огнебоя и он не гений фехтования. И у нас с Эвьет была твердая договоренность, что она всегда будет возвращаться до темноты. Я вылез из постели, оделся и спустился с нашего второго этажа на первый – для начала расспросить хозяина гостиницы.

Я столкнулся с ним у подножия лестницы.

– А, сударь, а я как раз к вам, – приветствовал он меня, протягивая пакет из скверной местной бумаги. – Ваша племянница просила передать вам письмо.

– Когда?

– Рано утром.

– Так почему вы делаете это только сейчас?!

– Она просила меня сделать это на закате.

– Она ушла рано утром и с тех пор не появлялась в гостинице?

– По крайней мере, я ее больше не видел.

– Вы должны были мне сказать, – покачал головой я.

– Она взяла с меня слово, что я этого не сделаю. Она очень настаивала, даже если вы будете спрашивать – он улыбнулся, подмигивая: уж эти, мол, девичьи секреты!

– Вы что, не понимаете, что она еще ребенок?!

– Она показалась мне очень самостоятельной девочкой. Вы ведь не возражали против ее прошлых отлучек?

Я окинул его тяжелым взглядом.

– Сколько она заплатила вам за молчание?

– По правде говоря, полкроны, – слегка (но лишь слегка) смутился он.

Несколько мгновений я стоял и молча сверлил его глазами.

– Ладно, – вздохнул я наконец, – вы их честно заработали.

Быстро поднявшись в номер, я зажег свечу и вскрыл пакет.

"Дольф!

Я должна извиниться перед тобой. Я не лгала тебе и не нарушила данное тебе слово, но, боюсь, ты все равно решишь, что я поступила нечестно. Мне очень жаль тебя расстраивать, правда, но я должна была сделать то, что делаю, и лучшего способа у меня не было. Пожалуйста, дочитай до конца, прежде чем принимать какие-либо решения.