Приговор

Начало октября застало меня в пути на юго-восток; я ехал туда, спасаясь как от наступающей с севера осени, так и, хотя бы в какой-то степени, от войны. Тот факт, что остатки войск Льва и Грифона теперь не могли вести активные боевые действия, отнюдь не означал мира и спокойствия; напротив, услышав о взаимном истреблении "официальных" армий, особенно активизировались разнообразные банды грабителей, бродяг и дезертиров, и в прежние времена, впрочем, не дремавшие. По слухам, в некоторых отдаленных районах, до которых и раньше не очень-то доходили руки и у Льва, и у Грифона, бандам успешно противостояли некие местные силы самообороны, чаще всего возглавляемые людьми простого сословия – но это был тот случай, когда лекарство еще хуже болезни. Меры, которыми "самооборонцы" поддерживали порядок, отличались жуткой свирепостью, и чужаку на их землях лучше было не появляться.

Тем не менее, если верить слухам, которые я ловил в трактирах и на постоялых дворах – а лучшего источника информации все равно не было – в нескольких юго-восточных провинциях дела обстояли получше. Не хорошо, конечно, и уж тем более не отлично, но – получше. Объясняли это по-разному, или не объясняли никак; вполне возможно, что эти слухи вообще базировались не на фактах, а исключительно на неистребимой людской вере в наличие "где-то там" мест, где все по-другому и уж, конечно, гораздо лучше, чем здесь. Тем не менее, я в любом случае собирался провести зиму где-нибудь подальше к югу, а стало быть – почему бы и не прислушаться, ради разнообразия, к тому, что болтает простой народ.

Осень, однако, настигла меня быстрее, чем я надеялся. После жуткого ливня с градом, от которого я едва успел укрыться на очень кстати подвернувшемся постоялом дворе, сразу резко похолодало и зарядили сплошные дожди, уже не столь сильные, но способные вызвать дрожь при одной мысли о том, чтобы целыми днями куда-то ехать в такую погоду. Я застрял на постоялом дворе и торчал там уже несколько дней, дожидаясь, пока промозглая сырая мерзость, наконец, закончится, и можно будет, пусть и по превратившимся в сплошную жидкую грязь дорогам, ехать дальше. Причем, вопреки своему обыкновению, бОльшую часть времени я проводил в общей зале, ибо скряга-хозяин экономил на дровах, и комнаты отапливались плохо; по-настоящему тепло было только в трапезной вблизи большого камина. Опять же и узнавать новости (точнее, слухи) здесь было проще всего. С каждым днем гостей становилось все больше – хозяин, должно быть, благословлял отвратную погоду, из-за которой мало кто из добравшихся до его заведения выражал желание на следующее же утро продолжить путь. Приходилось занимать мое любимое место у камина заранее.

Был один из этих тоскливых дождливых вечеров. За окнами давно стемнело; из-за обложивших все небо туч ночь наступала раньше положенного, и в сочетании с резким похолоданием это создавало впечатление, что время вдруг скакнуло на пару недель вперед. Я сидел за небольшим столом возле огня – сидел, как чаще всего бывало, в одиночестве, несмотря на довольно большое количество народа в зале; должно быть, было в моем облике нечто, что заставляло посетителей выбирать другие свободные места – и меня это более чем устраивало. Послушать сплетни я мог и из-за соседних столов, ибо редко кто в этой зале считал необходимым понижать голос, говоря с соседом – а уж после кружки-другой вина и подавно. Передо мной стояла глиняная тарелка с обглоданными птичьими костями и почти допитый кувшин, где было, конечно же, не вино, а виноградный сок. Хозяйство владельца постоялого двора не ограничивалось самим заведением для проезжающих – вино в местный подвал шло с его собственной винодельни, и пользуясь тем, что как раз была пора сбора винограда, я попросил подавать к моему столу свежеотжатый сок. Также я потребовал от хозяина выделить мне персональную кружку, которую тщательно отмыл сам и всегда забирал с собой в комнату. Трактирщик был, конечно, удивлен моими предпочтениями, но, если клиент платит за свои прихоти, отчего бы их не удовлетворить? Я уже давно мог допить остатки сока и уйти, но, чем ежиться в холодной комнате наверху, предпочитал сидеть в трапезной и дальше, подперев кулаком скулу и равнодушно глядя куда-то в сторону двери на улицу.

Дверь скрипнула, отворяясь; дребезжаще звякнул колокольчик. Очередной неудачник, вынужденный странствовать в такую пору, шагнул внутрь и остановился у порога, лишний раз напомнив своим обличием, что творится снаружи; с его длинного серого плаща стекала вода, круглоносые сапоги были в грязи.

– Мир вам, добрые люди, – простужено пробасил он из-под низко надвинутого капюшона. – Скажите, нет ли среди вас лекаря?

Несколько безразличных взглядов обратились в его сторону, но не задержались на нем надолго; никто, включая меня, ему не ответил. Появись он из внутренней двери, которая вела к комнатам постояльцев, я был бы не прочь заработать монету-другую, но выходить на улицу в такую погоду и куда-то идти на ночь глядя – нет уж, увольте.