Приговор

На другом берегу показался кавалерист, мчавшийся во весь опор. Он нетерпеливо задержался перед мостом, дожидаясь, пока несколько солдат, все еще отскребавших деревянный настил от человеческого мяса, дадут ему дорогу, а затем поскакал прямо к нам, ориентируясь, очевидно, на герцогский личный штандарт. Это был один из посланных в погоню огнебойцев.

– Ваша светлость, – он щегольски отсалютовал двумя пальцами в кожаной перчатке, другой рукой натягивая поводья взмыленного коня, – Карл…

– Взяли? – нетерпеливо перебил Ришард.

– Застрелен, ваша светлость, – покачал головой посыльный. – Мы пытались захватить его живым, но был слишком большой риск, что он уйдет…

– Ладно, – Йорлинг взмахом руки пресек его оправдания, – так тоже неплохо. – Ну что ж, господа, – обернулся он к свите, – поедем посмотрим на труп человека, виновного в двадцати годах несчастий нашего Отечества.

Ни малейшей собственной вины в таковых он, разумеется, не усматривал.

В сопровождении свиты и охраны герцог пересек мост и поскакал по дороге, отмеченной трупами тех, кто добрался до этого берега, но не ушел далеко. Я по-прежнему ехал немного позади Йорлинга, подразумевая, что я вроде как вхожу в свиту; официально этого никто не подтверждал, но и не опровергал. "Карл мертв, – стучало у меня в голове. – Карл – мертв…" Карл мертв, но это еще не конец. Конец будет тогда, когда мы доберемся до Греффенваля и освободим узников. Если там все в порядке – хотя какое, к черту, "в порядке" может быть в застенках! Но – если комендант или кто там сейчас заправляет не примет решение всех перебить напоследок. Да нет же, это бред, должен же он понимать, что война проиграна, и незачем лишний раз злить победителей – но люди и логика…

Погруженный в эти малоконструктивные мысли, я и не заметил, как мы подъехали к цели нашего недолгого путешествия. Поджидавшие нас всадники подавали коней в стороны, пропуская главнокомандующего. Наконец перед нами оказался последний круг из пяти кавалеристов; к седлу одного из них был привязан повод могучего белого коня, облаченного в сверкающие на солнце доспехи. Этот конь был крупнее и сильнее даже Верного, но, очевидно, несколько уступал в скорости и ему, и лошадям преследователей (особенно с тем грузом, который вынужден был нести). На черном седле красовался вензель из букв C и L. Карл всегда ездил только на белых жеребцах. И вот теперь в центре круга лежал лицом вниз человек в дорогих латах, которые не могли скрыть грузности его фигуры. В задней стенке высокого, увенчанного султаном черных перьев шлема зияла дыра.

Ришард легко спрыгнул на землю; я сделал это почти одновременно с ним. Как-никак, я был, очевидно, единственным медиком среди присутствующих (хотя они об этом и не знали), и кому, как не мне, следовало констатировать смерть – в особенности от созданного мною оружия. Прочие остались в седлах, должно быть, интуитивно чувствуя, что процесс осмотра трупа своего старого и самого заклятого врага – дело личное, почти интимное, и посторонним не следует вмешиваться, пока их не попросят.

Герцог присел на корточки и начал снимать с мертвеца шлем, внутри которого что-то плескалось. Когда Ришард стянул шлем полностью, оттуда, словно помои из ведра, полилась багрово-белесая комковатая жижа из частично загустевшей уже на холоде крови и мозгов. Я взялся за холодное латное плечо убитого, собираясь перевернуть его лицом вверх, но задержался, вопросительно глядя на Йорлинга. Тот, все еще державший в руках шлем, встретился со мной взглядом и кивнул в знак согласия. Я с усилием перевалил тяжелое тело на спину. От головы осталось не очень много. Входное отверстие в затылке было еще сравнительно небольшим, но на выходе осколки ядрышка вырвали всю верхнюю переднюю часть черепа, превратив лицо грифонского предводителя в окаймленный острыми обломками костей багровый кратер. Уцелели лишь полуоторванный кончик носа, рот и обросший черной с проседью бородой, уходившей под латный нагрудник, подбородок. Я машинально отметил, что окровавленные волосы, налипшие на верхнюю часть костяного кратера, какие-то слишком короткие, хотя Карл, насколько мне было известно, всю жизнь носил длинные. В этот момент Ришард встряхнул шлем, и оттуда в уже образовавшуюся на земле лужу с вязким хлюпаньем шлепнулась какая-то густая, кроваво-бесформенная волокнистая масса, в первый миг показавшаяся столь омерзительной, что даже у меня, с моим опытом анатомических исследований, комок подступил к горлу. Но это был всего лишь слипшийся от крови, склеившийся с кусками кожи и черепа длинноволосый парик.

– Это не он, – констатировал Ришард, поднимаясь и отшвыривая шлем. – Старый ублюдок опять нас обманул.

– А это кто, как вы думаете? – спросил я, также выпрямляясь.